Бесики - Страница 44

Ираклий отлично знал, что войско, стоящее лагерем, от безделья начинает скучать и частично разбредается.

Давид, привыкший к суровой дисциплине, царившей в русском войске, не мог себе представить такое самоволие и с удивлением смотрел на царя.

— Ваше величество, разве воины имеют право самовольно оставлять лагерь?

— Что же, сильно уменьшилось войско?

— Я приказал пересчитать. Думаю, что не осталось и половины.

— Когда подойдём к Садгери, проверим людей по спискам и обяжем помещиков пополнить убыль вооружёнными крепостными.

Давид отъехал. Злоба душила его. Попадись ему в тот момент какой-нибудь беглец, он, не задумываясь, разделался бы с ним. Ему хотелось одним ударом уничтожить все препятствия, мешавшие государственному правопорядку. Но он чувствовал себя беспомощным, так как и царь, и вельможи, и чиновники относились благодушно к тому, что его возмущало.

Предутренний туман рассеялся. Давид увидел на равнине приближавшиеся группы всадников. Взглянув в подзорную трубу, он убедился, что это грузины.

«Возвращаются», — подумал Давид, и у него отлегло от сердца.

Давид повернул коня и поскакал к крепости.

Там, во дворе, он застал Ираклия, окружённого сановниками и сардарами, который расспрашивал о чём-то Манучара Туманишвили.

Давид спрыгнул с коня и, подойдя к царевичу Георгию, спросил, о чём идёт речь.

Георгий шёпотом сообщил Давиду:

— Утром царь отправил к Тотлебену Манучара Туманишвили, чтобы узнать, когда выступает русское войско: дорога узкая, и по ней не могут двигаться две армии сразу, надо было согласовать движение обеих армий. Но граф приказал часовым никого не впускать в лагерь; они чуть не подняли на штыки Манучара.

Выходка графа возмутила всех, особенно вспыльчивого Давида, возненавидевшего Тотлебена. Он крепко сжал рукоятку сабли и обратился к Ираклию:

— Государь, быть может, граф хочет как полководец говорить только с вашим полководцем и ни с кем другим. Разрешите мне самому пойти к Тотлебену.

А про себя подумал: «Посмотрим, как он осмелится не принять меня!».

Ираклий кинул на Давида острый взгляд, догадавшись, что он задумал. Как Тариэль, перебьёт он часовых, если они осмелятся задержать его. А может быть, и лучше будет таким способом проучить этого наглеца. Если поступки Тотлебена пока вызывали возмущение у подчинённых Ираклия, то завтра такое поведение генерала могло уронить авторитет и самого Ираклия.

Народ любит только сильного царя. Подданные должны его бояться. Недаром говорит Руставели, что «любви источник — страх». Отпустить ли Давида к Тотлебену и в результате конфликта пресечь его возмутительные выходки или же порвать с ним вообще и отделиться от русскою войска? Тогда уже Тотлебену придётся умолять царя. Но годится ли такая тактика? Вот уже два века как грузинские цари стремятся к дружбе с Россией, и разве стоит из-за этого наглого проходимца менять мудрую политику?

Ираклий мягко сказал Давиду:

— Тебе незачем идти туда. Генерал приказал часовым не пропускать никого, и они точно выполняли его приказ. Наверное, он просто забыл предупредить их, чтобы наших гонцов беспрепятственно пропускали к нему. Вот мы попросим господина Антона Моуравова передать графу наше поручение. Мы же не будем задерживаться с отъездом в Садгери.

Моуравов тотчас же отправился в Сурами. Ираклий приказал царевичу Георгию, следившему за обозом, не задерживать отправку ароб, а сам в сопровождении свиты присоединился к войску, растянувшемуся но дороге.

Бесики пришлось ехать в обществе Моуравова, так как, пересчитывая войско, он очень задержался. Только к полудню прошли последние отряды и обоз. Тут подоспел Моуравов, и они вместе двинулись в путь.

Весь день стояла чудная погода. На синем небе не было ни облачка. В непроходимых горных лесах, поднимавшихся до вершин, то там, то здесь виднелись купы сосен и елей, тёмно-зелёные конусы которых резко выделялись на ярко-изумрудном фоне других деревьев. От Ахалдабы начинался еловый лес, и воздух был пропитан запахом хвои, нагретой весенним солнцем. На склонах гор цвели ирисы и фиалки, источая одуряющий аромат.

Дорога то шла по каменистому берегу Куры, то поднималась в гору и извивалась в дремучем лесу. На ветках старых елей мох висел серыми клочьями. "Пушистые белки прыгали по деревьям и обгладывали кору на молодых веточках.

Бесики впервые видел эти места и невольно залюбовался природой, забыв и о списках воинов, и о боли в плече, и о том, что он был в походе. Он пустил медленным шагом абхазку, которая, навострив уши, прислушивалась к шорохам леса. Бесики ни о чём не думал и лишь глядел на извивающуюся по ущелью реку, на горы, на столетние деревья и на убранные цветами лужайки.

Моуравов тоже был восхищён красотой этих гор, расцвеченных пленительными красками. При переходе через речку Шавцкали, лошади стали жадно пить воду.

— Ишь как понравилась! — воскликнул Моуравов. Он несколько раз натягивал поводья, но тщетно: конь упорно продолжал пить воду.

— Здесь такая вода, что от неё не оторвёшься, — заметил седобородый всадник, который ехал с Бесики. — Она пенится, как молодое вино, и если её палить в кувшин и крепко закрыть, то он от газа может лопнуть. Эту воду любят пить олени. Она чуть солоноватая. Лошадям она также по вкусу.

Моуравов тяжело вздохнул и взглянул на Бесики.

— Из Петербурга едут богачи в Германию и Италию, чтобы пить вот такую воду. Однажды и мне удалось побывать на курорте в Карлсбаде.

— Наверное, там красивые места.