Бесики - Страница 145

145

Подозрения Анны по поводу царевича Давида Георгиевича не были напрасны. Царевич действительно от рождения был слабоумным. Родители немало помучились с ним, приглашали к нему врачей, испробовали множество средств, но всё было безуспешно. Наконец специально приглашённый из Рима врач убедил родителей, что этот врождённый недуг неизлечим, и посоветовал приставить к царевичу слугу или дядьку-дворянина, который держал бы в страхе молодого человека и заблаговременно останавливал его выходки.

Такой страх мог быть внушён только безжалостными побоями, которые отбили бы у царевича охоту вытворять глупости. Но не так-то просто было найти дядьку для царевича: он сам обладал недюжинной силой, и одолеть его было нелегко. После долгих поисков родители остановили свой выбор на сыне кормилицы царевича, который рос вместе с ним и намного превосходил его в силе. Римский врач подробно объяснил слуге, как ему поступать в затруднительных случаях, и предупредил родителей, чтобы те не мешали воспитанию сына и не поддавались чувству сострадания.

С детства привыкший к царевичу и не стеснявшийся его, сын кормилицы усердно выполнял предписания врача и несколько раз в присутствии родителей жестоко избивал своего господина. Напрасно несчастный молил родителей о помощи, отец хладнокровно объяснил ему, что если он не будет делать глупостей, то и бить его не станут, а мать, глотая слёзы, подтвердила слова отца.

Давид был вынужден покориться судьбе, и вскоре сын кормилицы, которого звали Ростомом, а домашние называли Росто, так хорошо вышколил своего воспитанника, что у царевича совершенно не осталось собственной воли. Он вполне подчинился своему слуге, редко раскрывал рот, а если разговаривал, то не иначе, как заглядывая в глаза своему дядьке и дрожа от страха, как бы не сболтнуть лишнего. После каждой провинности царевича Росто, выждав, чтобы они остались вдвоём, заманивал его в подвал и брался за палку; а если Давид пытался защищаться, Росто бросал его на землю и катал ногами, как мяч.

После каждого такого избиения царевич по нескольку дней лежал в постели, а Росто, озлобленный против всего мира, опускался на колени в прокопчённой людской и часами молился:

— Господи! Спроси с того, кто ввёл меня в этот грех! Ты знаешь, что я невиновен! Верни этому несчастному разум и сними с меня этот крест!

Эта своеобразная и жестокая обязанность заставила Росто привязаться к своему царевичу и полюбить его какой-то болезненной, но сильной любовью. Он готов был сразиться ради царевича со всем светом. Чего бы ни пожелал Давид, Росто готов был сейчас же выполнить его желание, но, как только у царевича начинался приступ его болезни, Росто снова становился неумолимым палачом.

Некоторое время царевич и Росто жили одни на берегу Ингури, в плетёной хижине Бардга Чиковани, и не показывались никому на глаза. Так продолжалось, пока Росто не удалось вышколить своего больного, после чего оба переселились во дворец Дадиани, в помещение, специально отведённое для гостей. Здесь Давида облачили в богатые одежды и постепенно стали приучать к придворным обычаям, к общению с знатными и высокопоставленными людьми. Росто неотлучно находился при Давиде: во время празднеств и приёмов во дворце верный слуга возносил благодарность богу, видя, что его господни хорошо ведёт себя в обществе. Давид был совершенно невежествен и по большей части не принимал участия в беседах, не понимая ни слова из того, о чём беседовали высшие вельможи. Он вмешивался в разговор только тогда, когда к нему обращались с вопросом. По каким-то особым, никому, кроме него, не заметным признакам Росто предугадывал заранее приближение припадка и тотчас же уводил Давида из общества.

Он увлекал больного в подвал и брал в руки плеть. Испуганный царевич тотчас же съёживался, как собачонка, забивался в угол, закрывал голову руками и жалобным голосом молил своего дядьку:

— Росто, не бей меня, пожалей. Я буду лежать смирно и рта не раскрою.

И действительно, Давид лежал тихо, без движения, а Росто стоял рядом, прислонившись к двери, с плёткой или палкой в руке, терпеливо дожидаясь, пока окончится припадок и царевич заснёт. Проснувшись, больной ничего не помнил и с покорной улыбкой спрашивал своего слугу и наставника:

— Долго я спал, Росто? Скажи, почему я так люблю спать на сене? Ты, наверное, опять бил меня?

— При посторонних не спрашивай, бил ли я тебя. Ты царевич, нельзя тебе срамиться!

— При посторонних не надо спрашивать. Это и я понимаю. Дай мне умыться, а потом пойдём на охоту.

Чем дальше, тем реже становились приступы странной болезни царевича. Казалось, по мере того как он становился старше и мужал, его окрепший организм одолевал врождённую болезнь, но ум его мало развивался. Грамоте он так и не мог научиться, и когда родители упрекали его за это и стыдили: «Как ты, не зная грамоты, взойдёшь на престол?» — царевич простодушно отвечал:

— Как возведут, так и взойду. Для этого не нужны книжки.

— Сбросят тебя с престола, сыпок, что тогда?

— Кто сбросит? Кроме Росто, меня никому во всём мире не одолеть, а Росто говорит: «Ты только усядься покрепче на троне, а там ничего не бойся!..»

— Но как же ты, неграмотный, будешь править страной?

— Подумаешь — править! У меня будут министры. Прикажу им, и они станут править, это их Дело. Разве Соломон по книжкам правит страной?

— Соломон житья никому не даёт, от него и своим и чужим одинаково тяжело, — говорил сыну Георгий. — Он ожесточился против самых близких ему людей — видишь, отнял у меня трон и заставил меня жить при чужом дворе и надеяться на чужую милость.

145