Бесики - Страница 144

144

Так и сейчас, решив выдать замуж Анико, она немедленно принялась за дело. Царевич Давид уже приехал из Мингрелии в Картли и сейчас гостил у князя Мухран-Батони. Анна немедленно отрядила гонца в Мухрани и вызвала к себе поверенного Давида, Бардга Чиковани. Согласие царя Ираклия было уже получено, решено было справить свадьбу до рождественского поста. Анна предполагала отпраздновать бракосочетание не в Тбилиси, а в Мухрани, где соберётся не так много народа, да и свадебный пир продлится не более двух-трёх дней. Это было тем более необходимо, что Ираклию, озабоченному делами государства, сейчас было не до свадебных пиров. Кроме того, царь считал не совсем удобным праздновать это торжество у себя. Царь Соломон имеретинский, узнав об этом, мог бы подумать, что Ираклий собирается свергнуть его с престола и с этой целью решил породниться с царевичем Давидом — претендентом на имеретинский престол — и даже справляет его свадьбу в своём дворце. Возможно, что в этом опасении Соломона и была доля правды, однако Ираклий считал неблагоразумным разоблачать свои тайные намерения, тем более что у него был заключён дружеский договор с Соломоном. Ираклий поговорил с Анной и посоветовал ей отпраздновать торжество как можно скромнее, а местом для него избрать Тандзию, Телави или же Мухрани.

Анна остановила свой выбор на Мухрани и торопливо принялась за приготовления.

Бардга Чиковани не замедлил явиться к ней и доложил, что царевич Давид, наследник имеретинского престола, с нетерпением ждёт счастливого дня и готов хоть сейчас идти под венец. Вначале Анна была очень довольна, что всё шло так гладко, в полном соответствии с её желаниями, но затем странное поведение Бардга Чиковани смутило её и вызвало в ней неясные подозрения. После официальных заверений Бардга вдруг стал почему-то умолять Анну не верить, если ей доложат что-либо дурное о царевиче, что это всё сплетни и что, если она сомневается в его искренности, он готов поклясться на евангелии или перед образом.

Анна удивлённо подняла брови и спросила его:

— О каких сплетнях ты говоришь?

— Мало ли что могут болтать враги, госпожа и царица моя!

— А что же именно?

— Может статься, вам наговорят чего-нибудь… — смутился Бардга.

— Я слышала, что царевич страдал родимчиком и что у него была падучая. Больше я ничего не знаю.

— Это я и имел в виду, — с облегчением вздохнул Бардга, убедившись, что Анне больше ничего не известно. — Он немного болел в детстве, как и все мы.

— А сейчас у него не бывает припадков?

— О нет, государыня! Иоанну Мухран-Батони, надеюсь, можно верить. Он подтвердит вам, что я говорю правду. Мы живём у него уже давно, и если бы царевич был действительно одержим падучей, то его светлость знал бы об этом. Царь Соломон сам страдает этой неизлечимой болезнью, вот враги и выдумали, будто царевич Давид, как и его родственник, тоже унаследовал от предков этот недуг. Сказать ведь можно что угодно, а потом доказывай всему миру, что это ложь.

Объяснения Бардга несколько успокоили Анну, но всё же она чувствовала, что Бардга от неё что-то скрывает. При других обстоятельствах одного такого подозрения было бы достаточно, чтобы Анна отказала претенденту на руку внучки, но сейчас она старалась не задумываться над этим.

«Всё это глупости, выдуманные врагами царевича! — думала она. — Иначе разве бы родные его посмели добиваться родства с внучкой сестры великого царя Ираклия? Они устрашились бы гнева государя!»

Так успокаивала себя Анна, но какой-то тайный, внутренний голос говорил ей, что она торопится со свадьбой внучки только для того, чтобы освободиться от соперницы.

Но чем больше старалась она заглушить укоры совести, тем назойливее становился внутренний голос. Ни молитвы, ни хлопоты, ни деланное оживление не помогали ей. Она суетилась, занималась счетами, проверяла приданое, разглядывала шелка, рассылала слуг в разные стороны, но в ушах её беспрерывно звучало: «Ради своего счастья совершаешь грех, приносишь в жертву своему желанию внучку!» «Лжёшь», — мысленно кричала в ответ Анна, но бес, притаившийся где-то в уголке её души, упрямо повторял: «Ради своего счастья, ради своего счастья, ради своего счастья…»

Анна потеряла покой, она не спала ночей. Стараясь утомить себя, она до рассвета при свечах читала псалмы, но сон не касался её глаз, и между строк, словно вертлявые бесенята, мельтешили слова: «Ради своего счастья, ради своего счастья…»

Покрасневшими от бессонницы глазами она прочла слова псалма: «Господи боже, повелитель жизни моей, денно и нощно взываю я к тебе, услышь, внемли мольбам моим, ибо преисполнилась горечи душа моя и жизнь моя стала мученьем ада!» В отчаянии забросив книгу в угол, Анна вскочила с места.

Она подбежала к зеркалу и стала вглядываться в своё отражение. Перед нею в зеркале была какая-то посторонняя женщина со всклокоченными волосами и мрачным, потемневшим лицом, готовая кинуться на неё, чтобы задушить. «Что тебе надо? — Анна стремительно приблизила своё лицо к зеркалу. — Что тебе надо?.. Да, ради своего счастья я поступаю так. Захочу, так дьяволу отдам свою внучку! Оставишь ли ты меня в покое наконец? Душа моя на пороге преисподней, но я не боюсь, не боюсь!..» Нечаянно коснувшись лбом холодного стёкла, она вздрогнула, очнулась, снова легла в постель и мгновенно заснула как убитая.

Наутро Анна спокойно глядела на своё отражение в зеркале, служанки заплетали ей косы, одевали её, украшали драгоценностями, и она, довольная собой, радостно улыбалась.

144