Бесики - Страница 133

133

— Кто такой Языков? — спросил Бесики.

— Офицер, присланный русской царицей для расследования здешних дел, — ответил Мамуча. — Он приехал сюда во время твоего отсутствия, расследовал всё, что здесь понаделал Тотлебен. В Имеретии этот чёртов генерал такое натворил — почище, чем у нас! Только и знал, что грабить. А по отношению к царю Соломону он позволил себе такую дерзость, что ты и не поверишь: обозвал Соломона татарином! Можешь себе представить гнев имеретинского царя! После этого Соломон приказал не подпускать к себе генерала на ружейный выстрел.

— А новый генерал каков?

— Кто? Сухотин? А кто его знает, каков он. Государь послал ему подарки — он не принял. Мотает головой, как упрямая лошадь. Не знаю, как он поладит с нашим государем. Сейчас Сухотин в Имеретии, у царя Соломона. Сдаётся мне, что один генерал стоит другого. А впрочем, не знаю, что бы тут было, если бы не приехал этот Языков. В апреле государь изволил поехать в Борчало; я был при нём. Вдруг из Имеретии является к государю Языков. Оказывается, в русском лагере получили известие, будто царь Ираклий пригласил к себе турецкого посла и ведёт через него переговоры с султаном. Всё это, конечно, были выдумки — не турецкий посол, а хан. ганджинский приезжал к государю, молил помочь ему в войне против Гуссейна-хана. Государь успокоил Языкова и посоветовал ему не верить сплетням и наговорам: грузинский царь-де — хозяин своего слова, тайно от союзника ничего не предпримет. После этого государь уехал в Ганджу. Там он и изволит пребывать до сих пор, но скоро — не сегодня-завтра — вернётся в Тбилиси. Эриванский хан прислал царю письмо и просил прощенья… Впрочем, это тебе, наверное, известно.

— Да, я это знаю. Хан и со мною прислал письмо…

О чём же ещё тебе рассказать? Ах да, да вот ещё что: ага Ибреим получил письмо от своего приказчика из Карса. В Карсе распространился слух, будто русский генерал привёл с собой двадцать тысяч солдат, а у карсского сераскира всего-то войска человек шестьсот, не больше. Сераскир тотчас отрядил гонца в Стамбул, чтобы ему спешно прислали войск, но надежды его напрасны. В прошлом году и ахалцихский паша и карсский сераскир просили султана прислать им войск, да ничего не вышло. Султан, оказывается, ответил: «Сами управляйтесь со своими делами, а я ни одного человека послать не могу, у меня самого дела плохи». Говорят, турки мрут с голоду, в Стамбуле фунт хлеба стоит два рубля. Вот уже больше года, как ага Ибреим собирается ехать туда, да всё боится. Уж у него товар гниёт в кладовых, но ничего не поделаешь! Путешествие в Стамбул может ему дорого обойтись! Теперь, кажется, он хочет в Россию поехать. Вот если бы шах поссорился с турками, тогда, без сомнения, дела наши пошли бы лучше. Государь несколько раз изволил сказать, что, если бы ты оправдал его надежды, от тебя давно уже пришли бы приятные вести, потому что тебе было поручено убедить шаха выступить против турок. «Пожалуй, надо было послать к шаху кого-нибудь другого, — говорил государь, — кажется, я ошибся, поручив Бесики такое трудное посольство». А царевич Леван успокаивал государя и уверял его, что выбор был правилен и что ты, конечно, постарался сделать всё, что было возможно. То же самое говорили государю и Давид Орбелиани и мдиванбег Рамаз. Один только…

Мамуча вдруг спохватился и замолчал. Он чуть было не проговорился, что Чабуа Орбелиани, ядовито посмеиваясь, говорил государю: «Ну как, многого ли добился от шаха свирельщик? В Иран надо было послать царевича Левана или представителя какого-нибудь знатного рода».

Бесики пристально поглядел на собеседника: он сразу понял то, чего не договорил Мамуча.

— Зато Чабуа, должно быть, чернил меня, не так ли? — улыбаясь, подсказал он правителю дворца.

— Нет, нет, не Чабуа, — смутился Мамуча и растерянно оглянулся, точно собираясь спастись бегством.

— Ну ладно, чего тут скрывать! Чабуа сам ничуть не стесняется и открыто изливает на меня свой яд. Да это и неважно! Скажи лучше, где царевич Леван?

— Левана государь назначил начальником городской крепости. Сейчас он, наверное, на городском валу или в Нарикальской башне. Очень возмужал наш царевич. Женил бы его государь поскорей — очень уж кровь в нём играет. Иной раз до утра не возвращается во дворец — где он ночи проводит, никому не известно. Часто он спит в крепостной башне, там ему, по его приказу, приготовили комнату. Стоит государю уехать из города, как царевича во дворце не увидишь. Он очень обрадуется твоему приезду.

— А где царица?

— Царица изволила уехать на лето в Ахалгори. Она собирается родить. Ах да, кстати, — ведь ты не знаешь! У Давида Орбелиани родился сын.

— А сам Давид здесь? — спросил Бесики с таким видом, точно сейчас же собирался бежать к нему.

— Нет, Давид при государе, но царевна Тамара изволит быть здесь. Она собирается ехать на лето в Телави и ждёт возвращения супруга.

— Как ты обрадовал меня, Мамуча! Сейчас же явлюсь к царевне и поздравлю её с рождением сына. Где царевич Георгий?

— Царевич уехал в Сигнахи.

— А мдиванбеги?

— Почти все здесь.

Бесики не терпелось узнать что-нибудь об Анне, но спросить прямо он не осмеливался, а дворецкий ни разу не вспомнил о государевой сестре. Как ни старался Бесики направить беседу по желаемому руслу, Мамуча словно умышленно ни словом не обмолвился о том, что занимало Бесики больше всего. После долгих стараний Бесики наконец прекратил расспросы. Мамуча в свою очередь справился об иранских делах, но Бесики нехотя ответил ему, что расскажет обо всём позднее, и, расставшись с собеседником, отправился навестить царевну Тамару. Когда он переходил площадь, кто-то нагнал его и крепко схватил сзади за плечи. Он оглянулся и увидел перед собой Левана. Молодые люди бросились друг к другу в объятия.

133