Бесики - Страница 132

132

— Разве время прекращать дружбу с Россией сейчас, когда уполномоченный императрицы выказывает такое почтение к государю и снимает с нас обвинение, — добавил Антоний, — и когда сама императрица пишет в своей грамоте, что, если Языков докажет правоту грузинского царя, благосклонное отношение её к Грузии пребудет неизменным. О чём тут ещё раздумывать?

Ираклий повернулся к Давиду:

— Слова его святейшества совершенно справедливы. Я понимаю твоё юношеское увлечение, достойный зять мой. Я и не говорю, что ты неправ. Соображения твои правильны, но совет опасен. Поступая по-твоему, нам придётся довериться судьбе. Плох тот правитель, который вверяет случаю и удаче будущее своей страны. Поверь мне, гнев императрицы менее опасен, чем полные коварства ласковые речи Керима.

Давид понимал, что спорить с царём бесполезно. От волнения он не мог выговорить ни слова и только молча посмотрел на тестя.

Ираклий ударил в ладоши, вызвал Соломона Леонидзе и вручил ему письмо Керим-хана для передачи Языкову. Он хотел показать уполномоченному императрицы, что ничего не скрывает от него.

Ещё более раздосадованный этим, Давид тотчас же покинул шатёр царя и приказал слугам седлать лошадей. Испросив разрешение у государя, он отправился в Тандзию навестить свою беременную супругу.

Книга Третья

Бесики провёл в Иране почти год. Лишь в средних числах июня 1771 года вернулся он в Тбилиси.

Когда, миновав Телети и поднявшись на холм, он увидел вдали свою родную столицу, его охватило необычайное волнение.

Солнце уже склонилось к западу, весь город, с своими башнями и куполами, с серебристо сверкающей лентой Куры и горделиво высившимся над ней, словно орёл на утёсе, замком Метехи, был окутан тонкой сетью закатных лучей. На мгновение перед ним встали ужасные картины прошлогодней чумы. Но когда его взор различил занавешенные коврами арбы на Телетской дороге, горожан в высоких шапках и играющих на улице детей, это мирное зрелище сразу заслонило тяжёлые воспоминания. Он хлестнул лошадь и пустил её с холма во весь опор.

Подъезжая к баням, он увидел знакомых горожан и, сняв шапку, приветствовал их. Но те не узнавали Бесики и его спутников. Он сам и его свита были одеты в персидские одежды, на головах у них были шапки, обмотанные тюрбанами, а лица у всех были опалены солнцем.

Город уже забыл о бедствиях, принесённых ему чумой. На улицах толпился народ, плоские крыши домов пестрели разноцветными платками нарядных женщин, город был полон обычного, свойственного ему весёлого шума. Откуда-то доносились звуки бубна и сазандари, в кузницах стучали тяжёлыми молотами кузнецы; сапожники шили обувь, взмахивая вывернутыми наружу кулаками, ткачи у своих станков постукивали ткацкими гребнями, в ватном ряду по-прежнему разливалось «вау… вау…» натянутой, как струна, теребилки.

Бесики улыбался удивлённым возгласам горожан, которые доносились до него со всех сторон;

— Ва, кто это такие?

— Разве не видишь? Шахские люди!

— Не шахские, а, кажется, наши.

— Братцы, да ведь это Бесики!

— Кто?

— Клянусь моим счастьем, это он! Бесики, ты ли это? Отвечай, подай голос.

— Это он, это он! Смотрите, он смеётся!

Со всех сторон поднялся шум. Ремесленники побросали работу и высыпали на улицы. Бесики весело приветствовал их, называя знакомых по именам.

— Здравствуйте, здравствуйте, Баграт, Пируз, Анания! Ну как вы? Я вижу, все живы, здоровы… Это ты, Кристесия? Как твои дела? А, и Миха-рачинец всё ещё здесь! Ты ли это, Иасэ? Как поживаешь? — Бесики соскочил с коня и обнял старого книжника. — Если бы ты знал, как я рад тебя видеть! А мне всё казалось, что я никого больше не увижу! Слава всевышнему, все целы и невредимы!

— Эх, мой Бесики! Много ли нас осталось, — ответил Иасэ. — Только в одном Тбилиси больше четырёх тысяч человек унесла проклятая чума! А ты сам как поживаешь? Слава богу, вернулся благополучно. Книги привёз? Персидские и арабские книги?

— Как же, мой Иасэ, привёз! Такие книги, каких ты и во сне не видал!

Ещё по дороге в Борчало Бесики узнал, что царя нет в Тбилиси. Поэтому он не торопился явиться ко двору. Расставшись с Иасэ, он со всей свитой направился в Сионский собор, попросил священника отслужить молебен по случаю своего благополучного возвращения и лишь после этого пошёл во дворец. Здесь он не нашёл никого, кроме царского домоправителя Мамучи, который сообщил ему много неприятного. Больше всего Бесики огорчило известие о том, что Ираклий переселил царицу Анну-ханум в Мцхету, отведя ей комнаты в монастыре св. Нины, а палаты её в Метехском замке занял сам.

Таким образом, у Бесики не было теперь в Тбилиси пристанища. Государь, по словам дворецкого, по-видимому, гневался на него. Несколько раз он выражал недовольство тем, что посол его так долго задержался в Иране. Как нож, вонзились в сердце Бесики эти слова; боясь услышать худшее, он оборвал этот разговор и попросил дворецкого не вынуждать его идти в гостиницу, а устроить на ночь во дворце. Потом он стал расспрашивать Мамучу обо всех своих друзьях и знакомых: где они, как живут, что поделывают? Что слышно в городе? Мамуча сообщил ему все новости. Бесики узнал, что русские отозвали из Грузии генерала Тотлебена, а на его место прислали генерала Сухотина, которого государь встретил с большим почётом, — что генерал Тотлебен поссорился не только с имеретинским царём Соломоном, но и со всеми своими офицерами, а потом и с Языковым.

132