— Дай-ка я погляжу на тебя! — сказал Леван, отступив на шаг. — Ты стал настоящим кизилбашем. Уж не переменил ли ты веру? Где ты пропадал до сих пор, негодник? Государь так разгневался на тебя, что отобрал у тебя должность секретаря и сказал, что сгноит тебя в темнице, если ты ещё задержишься. Ты думаешь, я шучу? Я говорю правду.
— Нечего сказать, доброй вестью ты меня встречаешь, дай тебе бог здоровья! Только этого мне не хватало!
— Не беда! Пока я жив, ничего не бойся!
— Как же ничего не бояться, когда я даже не знаю, где сегодня переночевать.
— Почему так?
— Да ведь государь переселил Анну-ханум во Мцхету, и моя комната…
— Да, да… во дворец тебя не впустят! Это верно. Но это дело можно уладить: пойдёшь ко мне, в Нарикальскую башню. У меня там хорошая комната.
— Ты хочешь сразу же засадить меня в тюрьму? — засмеялся Бесики.
— Отчего же в тюрьму? Я и сам часто ночую там. Это такое чудесное место… Весь город виден сверху, как на ладони. Куда ты сейчас собрался? Пойдём ко мне.
— Хочу посетить царевну Тамару, поздравить её с рождением сына.
— Пойдём вместе.
Леван схватил Бесики за руку, и оба быстрыми шагами направились к палатам Давида Орбелиани.
Тамара встретила Бесики со сдержанной улыбкой и попросила его сесть. Бесики с любопытством рассматривал её, поражаясь происшедшей в ней перемене. Тамару словно подменили. Куда исчезли её юный задор, её звонкий смех и живость её речи? Погасшая, насильственно улыбаясь, глядела Тамара на гостя, и Бесики тщетно старался понять причину такой перемены.
«Что могло с ней случиться? Неужели замужество так странно повлияло на неё? — думал он. — Или, может быть, у неё какое-нибудь горе?»
Разговор не клеился. Тамара вежливо осведомилась у Бесики о поездке и о том, как понравилась ему шахская столица. Занятый своими мыслями, Бесики был рассеян, отвечал неловко и невпопад. Он был настолько угнетён холодным приёмом Тамары, что после обычных вежливых расспросов, поздравив царевну с рождением сына, сразу же встал, извинился и собрался уходить. Тамара даже не попыталась его удерживать. Это тоже показалось ему странным. Он низко склонился перед Тамарой и взглядом спросил Левана — идёт тот или остаётся?
Леван сказал Тамаре, что они скоро снова навестят её, и вместе с Бесики вышел из дому.
— Скажи мне, что случилось с Тамарой? — спросил Бесики. — Можно'подумать, что у неё какое-то горе. Я готов кинуться за царевну в кипящую смолу.
— Поднимемся на башню, и я тебе расскажу.
Они пошли по узкой улице мимо Сионского собора, свернули около бань в проулок и подошли к воротам Нарикальской крепости. При виде Левана стража с низкими поклонами проводила царевича и Бесики к Стамбульской башне.
Леван вызвал слугу, приказал ему подать ужин в башню и повёл Бесики вверх по винтовой лестнице.
Леван достал огниво, высек огонь и зажёг свечу.
В маленькой комнате не было другой мебели, кроме широкой тахты, но зато пол и стены были сплошь покрыты коврами. В углу были прислонены два или три длинных ружья, над тахтой на стене висели кольчуга и скрещённые сабли.
— Ну, как тебе нравится здесь? — спросил он Бесики, который тотчас же с удовольствием растянулся на тахте.
— Э, осторожно, всё перепачкаешь… Сначала изволь отправиться в баню, вымойся и перемени одежду. Нужно же тебе снова стать христианином!
— Конечно, ты прав, — ответил Бесики. — Но скажи мне, прошу тебя, что случилось с царевной?
— Ничего особенного. Повздорила с тёткой, с Анной, не знаю даже, из-за чего. Разве не знаешь женщин? Должно быть, поссорились из-за пустяков, но ссора была такая жестокая, что тётушка Анна вот уже неделю сидит, запершись в своих комнатах, и никого к себе не пускает… Что ты вскочил? Ну как — пойдёшь в баню или сначала поужинаем?
— Пожалуй, лучше пойду в баню, а тем временем и ужин подадут, — ответил Бесики.
Хотя Бесики очень устал с дороги, он никак не мог заставить себя уснуть и всю ночь беспокойно ворочался в постели. Многое заботило его, но главной причиной тревоги было недовольство царя Ираклия. Бесики было ясно, что его успехам на царской службе пришёл конец. Изгнание Анны-ханум тоже не предвещало ничего доброго. Вдобавок ко всему он был почти убеждён, что его отношения с Анной стали известны. Если эта история ещё не достигла ушей Ираклия, то надо было ожидать, что в ближайшее время царь будет всё знать.
При одной только мысли об этом Бесики бросало в дрожь, и лоб его покрывался каплями холодного пота.
Сон бежал от его глаз. Тёмная каморка давила его, он поднялся на крышу башни и оттуда долго всматривался в город, утопавший во мраке. С каким нетерпением стремился Бесики на родину и как сурово, как неприветливо приняла его столица! В душе подымалась горечь. Мелькнула мысль — не лучше ли было бы совсем не возвращаться в Тбилиси, а искать покровительства у царевича Александра, который полюбил Бесики, как сына, и уговаривал его остаться с ним? Конечно, царевич Леван и Давид Орбелиани любят Бесики и покровительствуют ему, но ни один из них не посмеет вступиться за него, если откроются его отношения с Анной. Гнев государи, как гром, обрушится на его голову. И Бесики чувствовал себя маленьким ребёнком, который совершил непростительную шалость и, боясь наказания, с дрожью в коленях возвращается домой.
Лишь на рассвете ему удалось ненадолго заснуть. Его разбудили жаркие лучи утреннего солнца. Проснувшись, он сразу вскочил с постели, оделся и пошёл во дворец. Ему хотелось уйти с головой в дела и хотя бы на короткое время забыть о предстоящей грозе. Он вошёл в царскую канцелярию и застал там Манучара Туманишвили, казначея Иосифа и сардара Георгия Меликишвили. Манучар Туманишвили сидел у стола и торопливо писал, Иосиф расположился на тахте и, покручивая ус, глядел снизу вверх на статного, рослого Георгия Меликишвили, который с увлечением о чём-то ему рассказывал. При виде Бесики Иосиф вскочил с места и бросился ему навстречу.