Бесики - Страница 76

Ираклий, нахмурясь, выслушал гонца, отпустил его и долго сидел в кресле молча, погруженный в свои думы. Когда вошедший дворецкий напомнил ему, что его ждут в зале, Ираклий встал и быстрыми шагами направился туда. По пути к нему присоединились секретари, ожидавшие в галерее. Они почтительно следовали за царём поодаль.

Когда Ираклий показался в дверях, весь зал вздохнул с облегчением. Царь направился прямо к жениху и невесте. Он соединил руки Давида и Тамары, отступил на шаг, устремил взгляд куда-то поверх голов присутствующих и, подбирая подобающие моменту слова, начал благословение. По его лицу было видно, что он думает совсем о другом и что ему трудно говорить.

— Ныне объявляю всем княжеским и дворянским родам Грузии и всем подданным моего государства, — да будет над ними благословение святейшего католикоса-патриарха и да храпят их молитвы всего духовенства нашего, возносимые в храмах по всей земле грузинской! По собственной доброй воле нашей соединяем мы дочь нашу Тамару с главным начальником грузинского воинства и сахлтухуцеси…

По залу пробежал еле слышный шёпот. Вельможи переглянулись. Объявление Давида сахлтухуцеси было совершенно неожиданным для всех. Многие из самых знатных вельмож добивались этой наивысшей в государстве должности и не жалели сил для того, чтобы привлечь к себе сердце Ираклия. Пожилым мдиванбегам, естественно, не понравилось, что над ними поставили молодого полководца, но никто не осмелился высказать недовольство или обиду. Только Чабуа Орбелиани слегка нахмурился. Зато друзья Давида, в особенности Леван и Бесики, были на седьмом небе от радости. Они переглянулись с радостной улыбкой.

— …сахлтухуцеси Давидом Орбелиани, — продолжал Ираклий среди мёртвого молчания зала. — Да благословит их союз и да ниспошлёт им счастье всевышний! К вам обращаю мольбу, сын мой Давид! Будьте покровителем и защитником дочери нашей, как подобает потомку рыцарственного просвещённого рода вашего.

Последние слова Ираклий произнёс с такой мольбой в голосе, с таким искренним чувством, что казалось, он вручал Давиду судьбу всей Грузии, а не только своей дочери.

Женщины прослезились. Давид встал и почтительно принёс благодарность царю. Он больше не садился. Все, кроме Ираклия и Дареджан, отправились в Сионский собор.

Вся улица от дворца до порога храма была устлана коврами, поверх ковров для молодых постлали розовую шёлковую дорожку. Обе стороны улицы, крыши и балконы домов были переполнены празднично разодетым народом так, что не было видно степ. Давид держал правой рукой рукав шубки, накинутой на плечи Тамары. Они шли медленным, торжественным шагом. Чуть позади шествовали посажёная мать Тамары — Анна и эджиб Давида — Манучар Туманишвили. За ними, в порядке старшинства, шли дамы, придворные и дружки. Тускло поблёскивали при свете факелов шёлк и парча нарядных одежд, сверкали и переливались драгоценные украшения женщин.

Стройная и торжественная свадебная песня «Макрули» ещё более усиливала впечатление.

В соборе русским офицерам были предоставлены почётные места по правую руку от царских врат. Здесь стояло возвышение с позолоченным сводом, предназначенное для царя и царицы. Офицерам хотелось рассмотреть невесту, на голову которой была наброшена полупрозрачная вуаль, скрывавшая, однако, черты её лица. Торжественная, в белом подвенечном платье, стояла Тамара рядом с Давидом, слегка склонив голову. Она едва доставала ему до плеч. При взгляде на них могло показаться, что хрупкая Тамара гораздо моложе Давида, и русские офицеры шёпотом переговаривались: «Как она молода! Совсем ребёнок! Наверное, ей не больше тринадцати лет». Они, конечно, не знали, что в Тбилиси двадцатилетнюю девушку считали перезрелой и что Тамара давно уже миновала этот возраст.

Гулко отдаваясь под сводами, раздались с хоров голоса певчих. Приятный сильный бас архидьякона разнёсся по храму. Началось таинство бракосочетания.

На головы Давида и Тамары возложили свадебные венцы, состоящие из золотых обручей с привешенными к ним четырьмя золотыми шнурами. Низенькому священнику пришлось подняться на цыпочки, чтобы достать до головы Давида, и это вызвало у русских офицеров улыбку.

— Ну и богатырь! — сказал Чоглоков и вдруг, весь встрепенувшись, схватил Ратиева за руку: —Послушайте, кто эта красавица, которая стоит позади невесты?

— Не знаю.

— Узнайте, пожалуйста! Как она прекрасна! Спросите кого-нибудь.

Ратиев тронул за руку секретаря русского посольства Бежана Эгутова, но Чоглоков опередил его:

— Кто эта дама, Эгутов?

— Это сестра царя Ираклия, Анна.

— Сестра царя Ираклия? — удивился Чоглоков. — Это невозможно. Сколько же ей лет? Неужели у государя такая молодая сестра?

— Ей все сорок пять, а может быть, и больше, — ответил Эгутов.

— Не может быть!

— Честное слово!

— Ох! — вырвалось у Чоглокова. — Не можете ли вы представить меня её светлости?

— Боюсь, что вы уже опоздали, граф! — ответил, иронически улыбаясь, Эгутов.

С тех пор как войско Ираклия вернулось из похода, Анна всё надеялась встретиться с Бесики наедине. Она пыталась было тайком назначить Бесики свидание, но это оказалось невозможным. Майя не смогла ни разу выполнить её поручение, так как, но её словам, Бесики всё время был на дежурстве у царя или не разлучался с Давидом, а затем его послали в Ананури за Ратиевым. Неудачи только разжигали желание Анны увидеться с любимым. Это желание настолько овладело ею, что она совершенно потеряла покой и утратила всякую осторожность. Она даже настолько осмелела, что пошла к Анне-ханум и постаралась попасть в комнату Бесики. Она жаждала дотронуться до тех предметов, к которым прикасался Бесики, дышать тем воздухом, которым он дышал, ощутить его близость.