Бесики - Страница 37

— Ваше высочество, мы готовы исполнить не только вашу просьбу, но и всякий ваш приказ, но наше решение в отношении Тотлебена непоколебимо: жребий брошен, мы арестуем его после того, как он вручит вам высокую награду, — сказал Ременников.

— Ваше высочество, — воскликнул, сорвавшись с места, Чоглоков, — я беру всю ответственность на себя! После наследника престола, Павла, я являюсь законным претендентом на российский трон. В Грузию меня послала лично императрица с чрезвычайным поручением. Я сам объяснюсь с ней по этому вопросу, и вы будете совершенно ни при чём. Пока весть об устранении Тотлебена достигнет Петербурга, мы обязательно победим турок, а, как вам известно, победителей не судят.

Ираклий что-то шепнул Давиду, тот в знак согласия наклонил голову и обратился к офицерам:

— Господа, царь повторяет вам свою просьбу и выражает надежду завтра продолжить беседу с вами. Теперь его высочество желает отдельно побеседовать с господином Чоглоковым. Бесики, проводи господ офицеров.

Офицеры встали, откланялись и покинули палатку.

Офицеры решили, не мешкая, вернуться в Сурами. Они не подождали Чоглокова, отказались и от ужина. Им не было расчёта возбуждать в Тотлебене какие-либо подозрения.

Назаров не поехал с ними и завёл беседу с Бесики. Но Бесики был погружён в свои думы, почти не слушал болтовни Назарова и на его вопросы отвечал односложными «да» или «нет». Он невольно вспомнил рассказ Беручи о письме, которое Тотлебен отправил ахалцихскому паше. Сомнения мучили его. Теперь для Бесики стало ясным, каково было содержание этого письма, и он упрекал себя в том, что не послал погони за гонцом. Даже ценой жизни он должен был захватить это письмо и вручить Ираклию. Но теперь было поздно думать об этом и каяться. Оставался единственный выход — заставить Рейнегса сознаться и передать содержание письма. Этот проходимец находился в лагере Тотлебена. Правда, он заболел тифом, его поместили в лазарет, и к нему никого не допускают, но Бесики мог сказать, что пришёл навестить его по поручению царя, и тогда ему не отказали бы в свидании.

Бесики разыскал Соломона Леонидзе и попросил его подежурить, пока он вернётся из Сурами. Потом взял разрешение от сахлтухуцеси на отлучку. Когда Чоглоков вышел из царской палатки, Бесики попросил через Назарова разрешить ему поехать вместе с ними, так как через русский лагерь, расположенный перед городом, не пропускали посторонних лиц.

Чоглоков согласился и, дружески потрепав Бесики по плечу, сказал Назарову:

— Какой красивый юноша. Он, наверно, из царского рода. Скажи ему, что я охотно возьму его с собой.

Бесики поблагодарил.

Стремянные привели коней. Чоглоков ловко вскочил в седло и в сопровождении эскорта поскакал в Сурами. В Моздоке он получил в своё распоряжение пятьдесят гусар. Генерал Кавказской линии Медем в отношении Чоглокова проявил особое внимание и из Кизляра послал письмо к коменданту Моздока с предписанием предоставить в распоряжение Чоглокова отряд гусар.

Уже смеркалось, когда Чоглоков и Бесики миновали аванпосты русских и въехали в Сурами. Сурамская крепость со своей высокой башней и зубчатыми стенами возвышалась на крутой скале, горделиво взирая на скученные у её подножия домики.

В городе Бесики попрощался с Чоглоковым и направился к общежитию католических миссионеров, где находился больной Рейнегс.

Больница помещалась в маленьком флигеле. Бесики спрыгнул с коня и огляделся. Во дворе никого не было. Привязав коня к перилам, он взошёл на балкон и, не постучав в дверь, резким движением открыл её и переступил порог.

В комнате горела свеча, хотя ещё не было темно и дневной свет проникал через окно, затянутое мутной вощёной бумагой. Бесики уже собрался окликнуть Рейнегса, как вдруг заметил, что в постели лежат двое. Они, очевидно, спали, так как не слышали, как он вошёл. Бесики быстро прикрыл дверь и громко постучал.

До него донёсся шёпот и шаги, потом дверь приоткрылась и показалось испуганное лицо Рейнегса.

— Ах, Бесики, это ты? — с облегчением вздохнул Рейнегс и распахнул дверь… — Заходи, заходи…

— По-моему, ты не один? — спросил Бесики.

— Пустяки, ведь ты свой, — смеясь, сказал Рейнегс и направился к кровати. Он был в одном нижнем бельё.

Бесики вошёл в комнату. Сидевшая на постели женщина закрыла голову чадрой и стала неторопливо одеваться, ничуть не стесняясь его присутствия.

— Садись, не обращай на неё внимания, она сейчас уйдёт, — сказал Рейнегс и натянул на себя одеяло. — Если собираешься у меня переночевать, не соскучишься, она приведёт подругу…

Бесики ничего не ответил. Он подождал ухода женщины. Потом сел на низенькую табуретку и обратился к Рейнегсу:

— Ты в самом деле болел?

Рейнегсу не понравился тон Бесики, и он нахмурился, почувствовав, что вопрос задан неспроста.

— Конечно, болел, да ещё как!

— По тебе это незаметно, — цвет лица отличный и…

Бесики показал глазами на дверь, только что закрывшуюся за ушедшей женщиной.

— Э, цвет лица — пустое! Патер Доминик дал мне такое лекарство, от которого на другой же день болезнь прекратилась. Вот уже два дня как я пью вино и ем курятину.

— Знаешь, что я тебе скажу? — Бесики встал, огляделся и быстро защёлкнул дверную задвижку. — Если патер Доминик даёт лекарство вроде того, какое я только что видел, то для меня ясна и твоя болезнь. Коротко говоря, ты должен немедленно сказать мне, что вы с Тотлебеном писали ахалцихскому паше? Знай, что у меня нет досуга долго говорить с тобой. Здесь же устрою тебе отпевание, если не выложишь всей правды.