Бесики - Страница 3

Бесики заметил направлявшегося к ним моурава и глазами указал на него Давиду.

— Идёт к нам старый шакал и доносчик, будем говорить о другом.

— Если царь терпит таких взяточников, то разве сдобровать стране? — вздохнул Давид. Потом направил подзорную трубу на гору святого Давида и начал внимательно смотреть в ту сторону.

В проходе, устроенном внутри стены, послышалось сопение моурава; ему было трудно подниматься по крутой лестнице.

— Задыхается! — засмеялся Давид.

Когда моурав и его спутники взобрались на стену, друзья отвесили глубокий поклон. Хотя Ираклий назначил Давида военачальником, но распоряжение не было ещё скреплено грамотой, и потому Давид вынужден был считаться с моуравом. Тот, с трудом переведя дух, едва мог ответить на приветствие. Тяжело дыша, он сел, прислонившись к зубцу, и, вытирая платком вспотевший лоб, обратился к Давиду:

— Каменщики жаловались, что вы забраковали строительство Сололакской стены.

— Если стену не отстроить заново, она через месяц обрушится. Взгляните на неё в подзорную трубу, и вы сами в этом убедитесь.

— Не надо, — махнул рукой моурав, когда Давид протянул ему подзорную трубу: — сколько ни старался, ничего не мог увидеть через эту диковину. А что вы находите негодным в стене?

— Они начали стройку прямо на грунте, а там косогор с оползнями. Достаточно хорошего дождя, чтобы вся стена рухнула в овраг. Надо разобрать её и строить вновь на надёжном фундаменте.

— Но ведь мы потеряем двести рублей! — вскрикнул поражённый моурав.

— Пусть виновный и возместит убыток, — спокойно заметил Давид и взглянул на Бесики, в раздумье смотревшего на раскинутый внизу город.

Моурав собрался встать, мелик и асасбаш бросились ему помогать. Он тяжело поднялся, колыхая объёмистый, как бурдюк, живот, и взглянул в сторону Сололаки. Он был в тайном сговоре с подрядчиками — ему доставалась половина прибыли. А теперь, если разрушить стену, придётся добавлять из собственного кармана, не то подрядчики могут пожаловаться царю, что моурав берёт с них взятки. Ираклий был крут на расправу, и моурав рисковал тем, что в лучшем случае его лишат должности и, опозоренного, посадив на осла, провезут напоказ по городу.

Моурав несколько раз вытер платком жирную шею, обдумывая, как ему выкрутиться.

В это время появился стражник и, отвесив всем поклон, доложил моураву:

— Из Стамбула прибыл караван ага Ибреима в сто верблюдов. С ним приехали и греки, выписанные царём Ираклием.

При упоминании ага Ибреима Давид подмигнул Бесики. Оба улыбнулись, а у моурава от удовольствия просияло лицо. Прибытие каждого каравана было для него праздником — с каждых десяти рублей пошлины пять копеек шло в его пользу. Всякий приезжий из чужеземных стран обязан был явиться к моураву и преподнести подарок. Так гласил устав.

— Вот уважил меня, клянусь богом, — обратился моурав к стражнику. — И царь Ираклий обрадуется приезду греков! Где они?

— Там, на площади, где и караван, Ага Ибреим просит вас спешно прислать сборщиков, чтобы успеть до сумерек сложить товары в караван-сарай.

— Беги немедленно, скажи ему, что иду, передай и мой сердечный привет. Слышишь, так и передай… а я скоро приду.

Стражник исчез. За ним стал спускаться по лестнице и моурав, но, задержавшись, обратился к Давиду:

— Ничего не поделаешь, Сололакскую стену заставлю построить вновь, только не надо говорить об этом царю Ираклию, а то он разгневается.

— Хорошо, пусть будет по-вашему, — ответил Давид.

Бесики продолжал задумчиво смотреть на город. По извилистым улицам и на площадях копошился народ. Доносился глухой шум.

— О чём ты задумался? — спросил Давид и, сложив подзорную трубу, перекинул прикреплённый к ней ремень через плечо. — Пойдём посмотрим на караван.

Бесики очнулся.

— Думал я о нашей стране, Давид. Она богата только развалинами! И как могло, после царицы Тамары, выпасть на нашу долю такое унижение? Взгляни на город: от его былого величия остались только одни храмы. Сколько городов на свете, основанных позднее Тбилиси, и всё же богатых и цветущих. Приходится удивляться, что после стольких иноземных нашествий и разорений он всё же сохранил свой облик. Как было бы хорошо, если бы город расширился до Дигомской долины, а заречная сторона обстроилась до Грма-Геле и улицы были бы прямыми, как стрела, такими, какие, по твоим рассказам, в Петербурге. Я мечтаю увидеть в Тбилиси дома в несколько этажей, вымощенные площади и стройно марширующее по широкой улице войско, столь грозное, что от одного его вида трепетали бы иностранные послы.

— О милый мой, нам с тобой не дожить до этого, — сказал Давид. — Петербург… о, что это за чудо-город! Какие там сады, фонтаны, статуи. А улицы! Они выстланы шестигранными деревянными плитками, дождь или жара, всё равно, улицы чистые. Не то, что у нас, где в дождь не переплывёшь грязь, в жару ни зги не видать в облаках пыли.

— Что и говорить, захирели мы, к несчастью нашему, и не знаю, что должно нас спасти, — ответил Бесики. — Царь добивается покровительства у России. Но, по-моему, нам лучше было бы в первую голову объединить наше разрозненное царство. Ради такого дела стоит пожертвовать всем, что имеет человек, даже жизнью!

Давид с улыбкой слушал рассуждения друга. Его радовали благородные чувства, высказанные Бесики, и он с умилением смотрел на молодого поэта.

Но малочисленна была молодёжь, сочувствовавшая идеям Бесики. Вельмож украшала родовитость, и этого было для них вполне достаточно. Эриставы и князья, боясь потерять свои владения и должности, искали поддержку то у султана, то у шаха. Они потворствовали набегам хунзахского властителя и разоряли родную страну, чтобы получить в дар какое-нибудь владение.