Бесики - Страница 29

Дареджан почтительно говорила католикосу, что в каждой стране есть знаменитые поэты, книги которых читают в домах вельмож, ибо в этих книгах заключена мудрость. И если мудрое произведение Руставели у некоторых вызывает греховные мысли, то в этом не вина автора. И долг католикоса — воздействовать на заблуждающихся, чтобы они не забывали любовь к богу.

Католикос был недоволен её вмешательством, так как из слов Дареджан можно было сделать вывод, что если в народе убывает страх перед богом, то в этом вина католикоса, недостаточно его опекающего. Антоний в таких случаях незаметно менял тему беседы и распространялся о своих разногласиях с Захарией Габашвили. Он жаловался царице, что Захария хотя и переселился в Россию, но и оттуда не даёт ему покоя.

Антоний слышал о письме Захарии к царю, но так как Ираклий, уходя в поход, ни слова не сказал ему о письме, католикос был обижен. Антоний несколько раз расспрашивал о письме царицу. Ему очень хотелось узнать его содержание, но Дареджан тоже не читала этого послания и ничего не могла сообщить католикосу. Ни словом не обмолвились о письме и мдиванбеги. Без разрешения царя они не смели никому сообщить о том, что происходило или обсуждалось на заседании Совета. И католикос с болью в сердце и недовольный уходил из Сачино. Едва он исчезал, все с облегчением вздыхали, вновь слышался беззаботный смех женщин и сыпались остроты.

Даже придворный священник Лука, проводив католикоса, весёлым возвращался в гостиную и принимал участие во всех развлечениях. Дамы дразнили его, и одна задала лукавый вопрос:

— Отец Лука, вас, кроме креста, ничто не украшает?

Лука, хитро прищурив глаза, отвечал:

— То, что у меня на груди, вы сами видите, а что касается остального, я так же украшен, как подобает всем потомкам Адама.

Это вызвало взрыв хохота.

Анна не посещала этих собраний и оставалась дома. Димитрий поправлялся и мог уже сидеть в постели. Приближалась последняя неделя великого поста, все готовились к святому причастию и говели.

После вечерни Анна и Майя часто запирались в какой-нибудь отдалённой комнате и целыми часами о чём-то шептались. Одинокая маленькая Анико или грустно глядела с веранды в парк, или сидела в комнате за книгами. Последнее время ею овладела странная грусть. Ей исполнилось четырнадцать лет, она стала взрослой и, по увереньям её сверстниц, в Анико должен был влюбиться какой-нибудь юноша. Гораздо менее красивые девушки уже имели обожателей, посылали им любовные письма, назначали свидания и, подобно Тинатин и Нестан, давали рыцарские поручения. Анико же не имела поклонника. Ей нравился только Бесики, и она с трепещущим сердцем ждала от него любовного послания. Девушка не раз пыталась как бы невзначай с ним встретиться или остаться наедине в надежде, что он, подобно Тариэлю, воспылает к ней любовью. Но Бесики нс замечал её, при встречах или улыбался, или говорил несколько незначительных слов и вообще обращался с ней, как с маленькой девочкой. Анико пыталась выкинуть образ юноши из сердца, рассердиться на него, представляла себе его то уродом, то трусом, ставила ему в вину незнатное происхождение, но как ни старалась она забыть о Бесики, ей это не удавалось. Когда Анико узнала, что Бесики уходит на войну, она заперлась в своей комнате и поспешно вышила на зелёном шёлковом платке двустишие: «Ах, поцелуют небеса Рион, когда вернётся к нам Бесарион». Платок предназначался в подарок отправляющемуся в поход Бесики; она заранее представляла себе удивление поэта, когда он где-то далеко, очень далеко, случайно прочтёт этот стих, вышитый на платке. Тогда, наверное, Бесики догадается о её любви и будет вспоминать Анико с нежным чувством.

Целый день Анико носила при себе платок, но ей никак не удавалось вручить его Бесики. Мочью она прижимала к груди парчовую подушку, пытаясь думать о чём-нибудь другом. То она повторяла стихи, то читала молитвы и представляла себе сионского грозного Иисуса-спасителя, который должен был взыскать с того, кто причинил боль маленькому сердцу Анико. Но воображение снова рисовало ей Бесики, который гордо сидит на коне, едет сражаться с неверными и вовсе не думает об Анико.

Рассерженная Анико раскладывала подушечки и шёпотом говорила:

— Вот возьму и выйду замуж, пусть тогда бьётся головой о камень. Может быть, будет горевать, безумствовать и даже скроется в пустыне, но это будет ему поделом. Так ему и надо! Так и надо!..

Анико в темноте показала язык Бесики, потом уткнула голову в подушку и, успокоенная тем, что так легко нашла способ отплатить своему возлюбленному, тотчас же уснула.

Быть может, это горе она перенесла бы легче, будь у неё возможность открыть свою тайну подруге или старушке няне. Но после того как её перевели во дворец к бабушке, она оказалась и без подруг и без няни. Обедни и молебны извели её. Часами простаивала она с бабушкой, держа свечку в руке и слушая протяжно читаемые евангельские тексты.

Вечером из Сачино прибыл камергер царицы и доложил Анне, что Дареджан просит её прийти к ней вместе с внучкой.

— Я давно должна была навестить её, но не могла оставить больного Димитрия. Теперь, хотя ему и стало лучше, он всё же не отпускает меня ни на минуту, — сказала Анна камергеру. — Доложите, что я прошу у царицы прощения, но до тех пор не могу быть у неё, пока не приму святого причастия.

— Царица приказала передать вам, что у неё важное дело и она хочет с вами посоветоваться. Она также сказала, — добавил камергер, — что если вы не можете пожаловать, то они сами пожалуют к вам.