Бесики - Страница 199

199

С этими словами Бесики положил голову на сено и даже не заметил, как ушёл его сторож, унося с собой факел. Снова звякнул ключ в замке, и Бесики очутился в темноте.

Свеча давно догорела и погасла, но Анна не звала прислугу и не приказывала, чтобы ей принесли другую свечу. Она сидела в темноте и не отрываясь глядела на Метехский замок, который мрачно возвышался на скале. похожий на злого разбойника, завернувшегося по самые глаза в бурку. Она ждала конца пиршества, чтобы тотчас после разъезда гостей пойти к Ираклию. В галерее сторожила её служанка, которая должна была сообщить ей, когда гости встанут из-за стола и Ираклий пойдёт к себе.

Вечером несколько раз к ней заходила Анико со свежими новостями. Оказалось, что она встретила Левана и спросила его, за что арестован Бесики и сможет ли он, царевич, вызволить его из беды. Ответ Левана успокоил её. Царевич сказал, что обвинения против Бесики несерьёзны: нельзя же наказать человека за посвящение любовных стихов какой-то вдове. Анна по-своему истолковала это сообщение и окончательно решила пойти к государю, чтобы спасти Бесики во что бы то ни стало. У неё не было ни малейшего сомнения в том, что она и есть та самая вдова, которой Бесики посвятил свои стихи.

Уже рассветало, когда служанка прибежала сказать Анне, что гости расходятся и что государь ушёл к себе. Не медля ни минуты, Анна отправилась к брату. В галерее она столкнулась с Чабуа Орбелиани. Анна хотела сделать вид, что не узнала его, но он остановил её, пожелал ей доброго утра и завёл разговор.

— Хочу пойти к государю, пока он один, — сказал Чабуа. — Подумайте только — он, оказывается, разрешил католикосу сжечь всё, какие ни на есть, светские книги! Наши пастыри решили устроить аутодафе. Бесики брошен в тюрьму за то, что будто бы пишет греховные стихи и распространяет порок и разврат. На что это похоже? Где это слыхано, чтобы поэта ввергли в темницу за сочинение любовных стихов? Я буду просить государя об его освобождении.

— Ах, какое доброе дело вы бы сделали, ваше сиятельство! — сказала Анна с мольбой в голосе. — Государь непременно вас послушается.

— Правда, мы с Бесики были врагами, но это не значит, что я должен радоваться, что его осудят без вины. К тому же, я забочусь не об одном Бесики. Конечно, я глубоко почитаю Антония, но предавать огню «Витязя в тигровой шкуре» я ни ему, ни кому другому не позволю.

— Пойдём, Чабуа. Я тоже иду к государю.

Они застали Ираклия в кабинете. Государь, позёвывая, просматривал какие-то бумаги.

— Что тебя привело сюда в столь ранний час? — спросил Ираклий, бросив на сестру удивлённый взгляд. — И вы здесь, Чабуа! Я думал, что вы уже дома. Что вам угодно?

— Государь, повелите освободить Бесики! — сразу выпалил Чабуа. — Прошу вас, освободите его, если за ним нет особенной вины. Он рос вместе с вашим сыном! Это на редкость одарённый юноша. Не губите его напрасно.

— Твоё великодушие меня не удивляет, Чабуа, но я не ожидал от тебя обвинения в несправедливости!

— Простите, государь, — Чабуа не ожидал такого ответа и растерялся. — Боже меня упаси обвинять вас в несправедливости! Я хотел сказать, если он не совершил большого преступления…

— Любопытно знать, почему ты так усиленно защищаешь его? Ведь он как будто твой враг?

— Можно ли назвать враждой наши нелады, государь? К тому же, зная людей, я уверен, что многие будут считать меня причиной всех его несчастий. Поэтому я и осмеливаюсь обратиться к вам с просьбой об его освобождении.

Ираклий отрицательно покачал головой.

— Напрасно ты потревожил себя, Чабуа.

— Я позволю себе ещё раз повторить свою просьбу. Я встревожен, государь. Католикос приказал предать огню светские книги…

— Знаю, что ты хочешь сказать, — прервал его Ираклий, — знаю и соглашаюсь с тобой: это в самом деле невиданный, достойный порицания приказ. Я не слыхал, чтобы кто-нибудь в мире, кроме инквизиторов, сжигал светские книги на кострах. Но скажите, разве вправе я, с моей расшатанной и полуразорённой страной, восстанавливать против себя церковь из-за двух-трёх сотен печатных книг? Книжные склады католикоса завалены церковными книгами — их там накопилось, если не ошибаюсь, на две тысячи туманов. Никто не покупает этих книг, а «Витязя в тигровой шкуре» вырывают из рук друг у друга. Да и что удивляться спросу на Руставели, — ведь даже писания моего отца заучиваются наизусть! Как же мне быть? Для блага страны я вынужден позволить католикосу совершить столь постыдное дело. Но знай, Чабуа, что есть бессмертные книги. Можно жечь их на кострах, выбросить в реку, рвать на клочки — они всё равно неистребимы: их нельзя уничтожить. Как может католикос одолеть Руставели? Даже собрав всё напечатанные царём Вахтангом экземпляры этой книги и предав их сожжению, католикос ничего этим не добьётся. Он лишь опозорит самого себя. На Руставели покушались тысячи его врагов, но он всё же дошёл до нас через столетия. А ты, мой Чабуа, должен простить своему государю, если иногда, для блага государства, он закрывает глаза на злые деяния. Дайте мне восстановить страну — и я перенесу сюда из Греции весь Парнас вместе с Аполлоном.

— А Бесики, государь?

— Бесики я не могу освободить и прошу больше не заговаривать со мной об этом. Желаю покойной ночи, князь!

Чабуа почтительно склонился перед царём и вышел из комнаты. Ираклий проводил его взглядом и повернулся к Анне. Пылающий взор сестры смутил его.

— Ну и утомил меня этот пир! — проговорил Ираклий и зевнул, делая вид, что не замечает волнения Анны. — Однако ты рано поднялась! Или ты не ложилась всю ночь?

199