Бесики - Страница 194

194

— Потому, что он действует из корысти, — прервал его Ираклий, — и заботится о своих священниках. Он боится потерять прихожан и лишиться доходов.

— Истинная правда, государь, но наши священники в чём провинились? Вот послушайте их — они доложат вам о своём бедственном положении…

— Разве я сам не знаю, как трудно им приходится, ваше святейшество? Именно поэтому, для благоденствия страны…

— Должны мы продать душу грегорианцам! — неожиданно воскликнул митрополит Тбилисский, который отличался смелостью своих речей. — Зачем же мы осудили Захарию Габашвили, который денно и нощно призывал к изгнанию католиков из Грузии и сам был за это изгнан из наших пределов?

— Я уверен, что это дело рук Захарии, — пропищал епископ бодбийский.

Это глупое замечание вызвало улыбку даже у Антония.

— Захария тут ни при чём, — сказал католикос, — да и душу мы не продадим грегорианскому епископу, если дадим согласие на то, чтобы католическим миссионерам было запрещено приобщать армян к римской церкви.

— Не только армян, но и грузин! — добавил Арсений.

— Да, и грузин! — подтвердил Антоний. — У нас имеются другие, гораздо более серьёзные заботы. Мы должны выкорчевать немало плевел. В доме нашем поселился дьявол, и святая вера иссякнет в сердцах детей наших, если вовремя не пресечём зла…

Ираклий с недоумением глядел на Антония; он не догадывался, чего добивается католикос. Наконец из витиеватых речей Антония он понял, что тот ополчается против светских книг и требует их уничтожения, не делая исключения даже для «Витязя в тигровой шкуре». Ираклий кинул быстрый взгляд на Антония.

— Впервые слышу, чтобы великую книгу Руставели называли источником зла и вместилищем порока. Значит, наши славные предки были слепы!

— Они не были слепы, государь… Во времена великой царицы Тамары книга эта была запрещена и уничтожена. Имя Руставели было изгнано из летописей, но какой-то отщепенец сохранил список его поэмы, и, когда монгольские орды заполонили нашу страну и неверие распространилось по грузинской земле, книга Руставели вновь появилась на свет, ибо нашла себе благодатную почву. Ныне же мерзостная книга эта вновь смущает соблазном души христиан. Женщины бесстыдно красят себе лица, а юноши самым непристойным образом поют девам о любви. Что далеко идти — ваш придворный поэт посвящает вдовам любовные стихи…

Ираклий резко поднялся с места. Он думал, что католикос разумеет под «вдовой» Анну, и хотел оборвать разговор. Между тем Антоний имел в виду стихотворение Бесики, посвящённое вдове Малале. Оно распевалось по всему Тбилиси, так что Антоний поневоле обратил на него своё внимание. Он поручил послушнику записать стихи и показать ему. Оказалось, однако, что они ничем не отличаются от любых других подобного же рода стихов, на каждом шагу распеваемых ашугами. Поэтому Антоний не обратил на них особого внимания и сегодня лишь случайно, к слову, упомянул о них.

Но государя слова католикоса поразили в самое сердце. Сначала он рассердился на Антония, который, казалось ему, позволил себе оскорбительный намёк по адресу его сестры, но потом его гнев обратился против Бесики, наглость которого возмущала его.

— Да свершится воля вашего святейшества, — сказал он Антонию. — Светские книги должны быть рассмотрены церковным советом; наиболее греховные будут преданы огню. Всё на земле подчиняется господнему промыслу, а исполнителями волн его являетесь вы, пастыри душ наших.

Ираклий поклонился присутствующим, быстро вышел на балкон и подозвал телохранителя.

— Ступай к начальнику мандатуров и передай ему моё повеление: взять под стражу Бесики и заключить его в темницу. Судья Теймураз Цицишвили пусть немедленно явится ко мне…

Анна собиралась уехать в Дманиси и ждала только хорошей погоды. Она торопилась закончить в деревне все свои дела и переехать на зиму в Тбилиси. Истомлённую одиночеством Анну пугали долгие и тоскливые зимние дни в Дманисском замке. До сих пор жизнь её была заполнена ожиданием; теперь ей уже нечего было ждать. Все те книги, какие у неё имелись, были прочитаны и перечитаны по два, по три раза. В Тбилиси она могла если не развлекаться, то хотя бы доставать новые книги. Да и государь просил её остаться в Тбилиси, так как царица Дареджан, которая была снова беременна, собиралась провести зиму в Телави и во дворце не было хозяйки. Анна догадывалась, что было и другое побуждение, которое заставляло Ираклия стремиться приблизить к себе сестру. Он имел виды на огромные владения Орбелиани, который не оставил прямых наследников; в будущем, если бы Анна того пожелала, эти необозримые владения могли стать собственностью одного из сыновей Ираклия. Да и сейчас Анна почти всё, что приносили её имения, доставляла в житницы и в кладовые Ираклия. Она никогда не спрашивала, куда девается её добро. Всеми расходами ведал сахлтухуцеси государя.

Проснувшись и выглянув в окно, Анна увидела, что идёт дождь, и долго не вставала с постели. Она лежала, погружённая в думы, неподвижно вытянувшись под одёж лом и устремив глаза в потолок. Накануне она выслушала исповедь Анико и неожиданно для себя узнала такие вещи, что гнев её сменился глубокой жалостью. Анико откровенно рассказала ей о безумии своего мужа и о том, что в течение целого года после свадьбы царевич не подходил к ней; в конце концов, она убедилась в том, что он слабоумный и что приходится прибегать к побоям, чтобы держать его в узде во время припадков сумасшествия.

Правда, обо всём этом Анна слышала и раньше, ещё до обручения Анико с царевичем Давидом, но тогда она не верила этому. А сейчас, когда она убедилась, что всё это чистая правда и что она по собственной воле обрекла единственную внучку на такую же полную страданий жизнь, какая выпала на её долю, сердце её сжалось. В ней заговорила совесть.

194