Бесики - Страница 191

191

— Что пользы бороться с доносчиками и шпионами?.

Уничтожите одного — появится другой. Не станет второго — появится третий, четвёртый, пятый, десятый, сотый… Со всеми не управишься. Да и как узнать — кто доносчик? Спросить у государя?

Леван устремил на Бесики пристальный взгляд. С минуту он стоял не двигаясь, потом сердито махнул рукой, повалился на постель и уставился в потолок.

— Значит, лучше молчать?

— Да, лучше молчать. Мне кажется, что не в этом причина государева гнева. Другое тревожит меня…

Бесики подошёл к окну и стал смотреть во двор.

Никогда ещё не чувствовал он такого страха перед будущим. Когда ему сказали, что государь пожелал видеть свою сестру, сердце его затрепетало; колени его дрожали так сильно, что он едва дошёл до спальни Левана. Инстинкт самосохранения подсказывал ему, что нужно делать: спуститься во двор, вывести из конюшни лошадь, сесть на неё и, чтобы не возбуждать подозрений, медленно, шагом выехать из дворцовых ворот. Стража решит, что он едет куда-нибудь недалеко по поручению царевича Левана. Выбравшись из дворца, нужно так же спокойно проехать через город, а миновав заставу, хлестнуть лошадь и помчаться по дороге без оглядки…

Беседа с Леваном на мгновение заставила его забыть об этих мыслях, но скоро желание бежать овладело им с новой силой, и он машинально подошёл к окну, чтобы убедиться в том, можно ли незамеченным спуститься во двор. Во дворе он увидел Ираклия и Анну, которые о чём-то оживлённо беседовали. Царь и его сестра направились к подвалу, где содержались львы, и через окошко в куполе стали глядеть на зверей. Бесики видел, как государь подал знак Файзулле, как привели красивого большерогого козла и бросили к львам. По саду разнёсся отчаянный крик козла.

Леван приподнялся на постели и спросил, что случилось.

— Ничего особенного, — ответил Бесики. — Живого козла бросили львам.

— Вот оно что! — недовольно протянул Леван и снова улёгся на постель. — Житья не стало от этих львов. Развели такой смрад, что нельзя в сад выйти. Хорошо, что их скоро отправляют в Телави.

Бесики следил взглядом за Анной и Ираклием, которые отошли от львиной клетки, миновали дворцовый сад и вошли во дворец. Никогда раньше не ощущал Бесики с такой остротой царственного величия этих двух людей.

Теперь только понял Бесики, каким счастьем было для него покровительство Анны. Как он был неосторожен в своих отношениях с ней! Царственная женщина полюбила его, а он по юношескому легкомыслию так небрежно, почти презрительно обошёлся с ней: Бесики вспомнил, что прошло уже больше года после его возвращения из России, а он ни разу даже не написал ей в Дманиси. И Бесики испуганно засуетился.

Он вышел в свою комнату и поспешно переоделся в новое платье — то, которое было на нём накануне, на пиру. Погруженный в невесёлые мысли, он долго расчёсывал свои густые волосы перед зеркалом. Очнувшись от дум, он взглянул на гребень и изумился: среди волос, приставших к гребню, блестело несколько седых нитей. Бесики придвинулся вплотную к зеркалу и стал внимательно рассматривать своё лицо. Он так обрадовался седине, как будто с её появлением всё в его жизни должно было измениться. Теперь, когда у него седина в волосах, он уже не юноша, и это, наверное, будет приятно Анне.

Он немедленно отправился искать Анну. Узнав от слуги, что она вернулась во дворец, Бесики попросил доложить ей о себе. Слуга весело побежал, чтобы передать его просьбу, но сразу же вернулся с изменившимся лицом. С минуту он недоуменно глядел на поэта и наконец проговорил:

— Нельзя к ней… Она сказала, что сама придёт посмотреть на тебя, когда ты будешь покойником. Она в ярости.

Теперь уже Бесики было ясно, что только бегство может спасти его. И, однако, он твёрдо знал, что не сдвинется с места: это было невозможно, он знал, что по непреложному закону жизни он, как зачарованная птица, не шевельнёт крыльями, пока его не запрут в клетку. Он не мог бежать, так как состоял на придворной службе, служба приковывала его к столице, ко дворцу.

— Чем ты её рассердил? — спросил слуга.

— Ничем. Должно быть, она просто не в духе…

Бесики отошёл от слуги и, едва передвигая ноги, поплёлся в свою комнату.

Все последующие дни он жил, как в тумане. Он потерял ощущение времени, не отдавал себе отчёта в своих поступках, не соображал, с кем разговаривает.

Так прошло несколько дней, и, хотя все во дворце ожидали, что гнев царя вот-вот разразится над чьей-нибудь головой, всё обошлось благополучно. Ираклий, несмотря на дурное расположение духа, с обычным прилежанием занимался делами. В первый же день после его приезда Леван, взволнованный, вбежал к нему и заявил, что готов наложить на себя руки от отчаяния, узнав, как его оклеветали перед государем и отцом. Ираклий спокойно выслушал сына, сказал ему несколько ласковых слов и, с улыбкой взглянув ему в лицо, потрепал его по щеке. Ожидаемой ссоры между отцом и сыном не произошло.

Причина дурного расположения духа царя была в следующем: в течение последних лет у него накопилось большое количество долгов. Теперь, когда страна окрепла и её внешние и внутренние дела поправились, кредиторы царя почтительно, но настойчиво стали напоминать ему, что пора расплатиться с долгами. Правда, главный царский кредитор ага Ибреим согласен был ждать, но зато мелкие кредиторы не давали царю покоя. Война против Турции обошлась Ираклию более чем в полмиллиона рублей. Военная добыча не покрыла и четверти расходов. Ираклий написал императрице, надеясь, что она возместит ему затраты из сумм, которые Турция должна была заплатить по мирному договору. Ответ императрицы запаздывал, а проценты по займам нарастали, и кредиторы отказывались дольше ждать. А между тем царская казна была пуста. Ахтальская руда не оправдала надежд. Греки едва выплавили из неё серебра на полтораста туманов, затратив на уголь около сотни. Они уверяли царя, что так всегда бывает в начале работ, что скоро они подойдут к главной жиле и тогда будут получать по фунту чистого серебра из каждых десяти фунтов породы. Но пока что всё это было гадательно, и Ираклий не возлагал серьёзных надежд на ахтальское серебро. Подвластные Грузии области не платили податей в срок, а то, что поступало оттуда, тут же уходило на неотложные нужды.

191