Бесики - Страница 124

124

Через некоторое время к Ираклию, находившемуся в это время в Борчало, прискакал гонец со спешным донесением. Языков собрал в Сурами князей, дворянство и крестьян и прочёл им обращение императрицы, грузинский перевод которого был разослан им по всем областям Картли и Кахетии.

Ираклий приказал немедленно доставить ему это обращение. Его-то именно и привёз курьер Языкова. Однако согласно полученному приказанию он вручил бумагу не царю, а Давиду Орбелиани. Прочитав обращение, Давид пришёл в такое негодование, что чуть было не бросился на Чабуа Орбелиани, требовавшего, чтобы бумага была прочитана придворным до передачи царю.

— Объясни нам, что случилось? Почему ты в таком гневе? — спрашивал его Кайхосро Авалишвили.

— Хорошо, будь по-вашему, я прочитаю эту бумагу! — сказал бледный от ярости Давид. — Соберите мдиванбегов, велите позвать всех!

Он резким движением развернул сложенное обращение. Вельможи столпились вокруг него. Скоро к ним присоединились воины и прислуга. Вокруг Давида образовалась толпа людей, слушавших его с таким вниманием, что никто не заметил появившегося во дворе Ираклия. Царь остановился поодаль и стал внимательно слушать.

— «Объявляем всем грузинским князьям, дворянам и народу.

Подвиглись мы по природному нашему великодушию и по усердию к православному закону в настоящее удобное время, когда Порта оттоманская по своему вероломству разрушила бывший с нашею империею вечный мир, воспособствовать Грузинским областям к избавлению от тяжкаго порабощения, в которое оныя от превозмогшаго магометанства приведены будучи, поныне злострадали и, употребя действительно к тому все достаточные средства, ожидали с удовольствием и надеждою нетокмо со стороны Грузинских владетелей без изъятия, но и каждого обитателя, к отечеству своему благонамеренного, глубочайшего благодарения, за такое до них, несмотря на иждивения и трудности, монаршаго нашего попечения, единственно в собственную их пользу распространение, а потому и совершенного их с нашею волею и руководством соображения. Но Ираклий, один из знатнейших Грузинских владетелей, долженствовав по своему состоянию всем прочим служить примером, напротив того странным своим поступком, оказанным в рассуждении нашего г-м. графа Тотлебена, которого мы избрали к предводительству наших войск в Грузии, оскорбя нашу собственную на сего военного начальника возложенную доверенность, как бы с умыслу и с намерением искал чрез тоже воспрепятствовать и военным предприятиям, против общего всего христианства, но того ж самого и особенного всей Грузии неприятеля…»

— Это кто оскорбил генерала? — вдруг взревел мдиванбег Рамаз, хватая Давида за руку.

— Кто? Да государь! Или ты ещё не понял, в чём дело? — ответил Давид.

— Наш государь?

— Да, наш государь! Дай послушать до конца, — вмешался Кайхосро Авалншвили. — Продолжай, Давид, читай дальше!..

— «…ибо вместо того, чтобы поступать с нашим генералом с искренностью и единодушием, общия, но согласныя в произведении поисков принимать меры и действительно по оным исполнять, о прокормлении наших войск стараться, одним словом вместо того, чтобы ускорять, сколько от него зависит, совершению благополучия Грузии, он допустил себя уловить злоумышленникам, оказавшимся из состоящих в нашей службе и, дозволя им у себя убежище, поползиулся укрыть их от должнаго правосудия и наказания, и все наши войска, порученные в команду помянутаго генерала, отводить от послушания, как то особливо зделал своим письмом, присланным к полковнику Кливеру во время следования его с полком в Грузию, обвиняя оным письмом графа Тотлебена со всем ложно и некстати, по наущению безпокойных и коварных людей, с коими сообщился изменою по случаю отступления его (Тотлебена) от турецкой крепости, называемой Ацквери, которое однакожь было необходимо, в предупреждение по худым самогожь его Ираклия распоряжениям, вредных уже наступавшаго голода следствий. Граф Тотлебен, сохраняя право всемилостивейше порученного от нас ему начальства и в показание сколь тяжкое преступление составляет опорственность нашей всевысочайшей и самодержавной власти, как явная, так не менше и коварная, а притом и, предваряя заведённых в Грузию для ея избавления наших войск употребление к исполнению посторонних и с сим главнейшим и богоугодным видам немало несопреженных намерений, имел самыя основательнейший и самыя убедительнейший причины привесть Ираклия в изнеможённое состояние».

Давид остановился и окинул взглядом слушателей. Все стояли в мёртвом молчании и слушали, затаив дыхание.

— «Оставляя его и впредь навсегда в настоящей нещастливой участи, собственным легкомыслием навлечённой, и тем воздавая ему возмездие за причинённый во всей Грузии соблазн, мы не превзошли б пределов справедливости, но…»

— Постой, постой! — снова крикнул мдиванбег Рамаз. — Да объясни же мне, о ком всё это говорится?

— О государе, — поймёшь ли ты наконец? — ответил Давид.

— О нашем государе?

— Да, о царе Ираклий. Дай дочитать.

— Не желаю слушать! — закричал Рамаз и обвёл присутствующих бешеным взглядом. — Да не отнимет у меня господь силу на столько, чтобы я не смог справиться один с десятерыми!.. Что это за напасть, с кем эго мы связались?.. Чего вы молчите, люди? Поднимите голос! На шаха жаловались — и вот, получили! Разве не хуже шаха эта… — Рамаз запнулся, не решаясь оскорбить крепким словом русскую императрицу, — эта коварная женщина? Вы слышали, что она написала в этой бумажке?

124