Бесики - Страница 89

— Хорошо, об этом поговорим после. Покажи-ка мне список.

Управляющий развернул сложенный лист и поглядел на него, отодвинув далеко от глаз. Потом он достал очки и, вооружившись ими, стал просматривать список.

— Здесь обозначены имена двадцати двух крепостных крестьян. Горашвили обнаружен в Лалис-кури, Беруа, как его фамилия, не знаю, — в Отхтвала, в Руиспири найден Зураб Кемхишвили, в Мерэ — Ахалкацишвили, в Ахатели — другой Кемхишвили, имени которого не знаю, в Телави — Менабдишвили. Этот приютился у какого-то Гаджимамедова и сказывается армянином, в надежде, что его примут за горожанина и не тронут. Там же, в Телави, нашёлся жестянщик.

— Наш мастер-жестянщик?

— Он самый. Я имени-то его не знаю, все так и зовут его «жестянщиком». Этот тоже укрылся в городе, принял грегорианство, объявил себя армянином и открыл на базаре мастерскую. Кто там ещё? — управляющий стал искать глазами в списке, видимо потеряв то место, где он остановился. — Да, в Шилде обнаружен Давид, тот, который опорожнял кувшин, не переводя дыхания…

— Помню, — сказала Анна.

— В Шилде же нашлись Хахаро и Тучашвили, в Кварели обнаружены Цикубадзе и Чолаха Гона, в Кучатани — Берделашвили, в Чикани — Окромчедлишвили, в Грдзелминдори — Таблисчири…

— Это что ещё за Таблисчири?

— Такое у него прозвище — обжора, — управляющий улыбнулся и посмотрел на Анну поверх очков, — а своего настоящего имени он и сам не знает. Дальше Цаганашвили нашёлся в Гурджаани, Беридзишвили Отар — в Вакири, Стефан-кузнец — в Тбилиси. Этот тоже принял армянское вероисповедание… Увидел меня и говорит: «Я теперь горожанин, никто меня пальцем не посмеет тронуть». А я ему отвечаю: «Стань хоть мусульманином, я тебя всё равно заставлю вернуться в деревню». Он уже и жену завёл в городе вот с такими локонами, — управляющий показал руками. — Как она разохалась: не поеду, мол, в деревню, я к городской жизни привыкла.

— Больше никого нет?

— Ещё только один — Симон Купатадзе. Этот нашёлся в Грдзелминдори. Все они безземельные. Если будет соизволение государя и если нам дадут есаула, мы всех их доставим на поселение в ваши деревни. Земли у нас на всех хватит. Поместий у вас, слава богу, столько, что был бы народ, а участок для каждого найдётся. В один день расселю хоть тысячу семей.

— Хорошо, дай сюда список. Я сегодня же пойду с ним к государю. Здесь записаны все, кого у нас не хватает?

— По книгам у нас в деревнях недостаёт ещё около двадцати человек, ваша светлость, но остальных мне не удалось разыскать. Если кто и знает, где они, то не говорят. И этих-то мне так трудно было обнаружить, что я не раз проклинал свою судьбу!

— Почему же они убегают, не понимаю, — нахмурив брови, проговорила Анна. — Разве я их притесняю?

— Новые хозяева, к которым они убегают, притесняют их больше, чем вы, но они всё-таки убегают…

— Но почему же? Объясни мне, пожалуйста.

— А затем, что они жмутся к надежным убежищам. Что за жизнь у крестьянина, если он не может урожай собрать или скот на пастбище выгнать? Мы же, по царскому указу, нарочно стараемся селить их у больших дорог, чтобы воспрепятствовать свободному движению по этим дорогам разбойничьих шаек. Крестьяне это понимают, их не обманешь. Вот и убегают они туда, где понадёжнее. Если бы у нас были большие деревни, где живут по тысяче душ, тогда бы и бегать от нас перестали. Большое селение не так легко разорить, такое селение может и защиту против разбойников выставить.

— Но ведь мы потому и переселяем крестьян, чтобы укрупнить деревни.

— Не лёгкое это дело — согнать крестьянина с обжитого места трудно. Должно пройти много лет, пока он свыкнется с новым участком и снова разведёт виноградные и фруктовые сады, разведёт скот и всякую живность. Э-э, что и говорить, тяжело им живётся!

— Ах, мой Росаб, вся моя надежда на тебя! Ты видишь, больше обо мне некому позаботиться: супруг мой сам нуждается в уходе, как малое дитя… Если мы с тобой не постараемся, мне придётся по миру пойти!

— Ну что вы, ваша светлость! По миру пойти! Да хранит вас бог. Этого я и врагу не пожелаю!

— Ты, наверное, голоден с дороги?

— Нет, благодарю, — попытался было отказаться управляющий, но Анна не дала ему договорить.

— Сейчас я прикажу слуге заняться тобой. А пока отдохни немного.

— У меня в городе дела, ваша светлость. Надо купить подковы, гвоздей, немного шёлку… Одних только кос требуется нам тридцать штук, не то пропадут наши покосы.

— Хорошо, кончай в городе все свои дела, а обо всём остальном поговорим после.

Анна позвала слугу, приказала подать управляющему обед и поместить его на ночь в комнате, а сама поспешно направилась к Анне-ханум. Ей всё не давал покоя тайный разговор Бесики с государем.

Анны-ханум не оказалось дома. Служанка сообщила Анне, что мачеха её отправилась в Сачино навестить больного царевича. Анна хотела было уйти, но потом решила иначе и с чуть заметной дрожью в голосе спросила:

— А где Бесики?

— Позвать его? — спросила служанка и поглядела в сторону комнаты Бесики.

— Позови, — приказала ей Анна и села на покрытую ковром тахту.

Служанка ушла. Ни она, ни Бесики долго не появлялись. Анна решила, что Бесики избегает встречи с ней, и сердце её болезненно сжалось. Она вспоминала все те случаи, когда ей удавалось поговорить с Бесики наедине. Как испуганно озирался он каждый раз по сторонам, как старался сократить свидание! Она приписывала эту торопливость чрезмерной осторожности, но теперь стала догадываться об истинной причине. Конечно, думала Анна, внимание Бесики к ней было вынужденным. Она была настолько старше его! Отношения их могли только тяготить юного поэта. Должно быть, потому он сейчас и опаздывал. Анна вдруг почувствовала такую тоску, что едва могла удержаться от слёз.