Бесики - Страница 202

202

Он быстро перелистал книгу и отыскал в конце дату. Витыми буквами было написано: «Книга сия переписана во времена царствования Давида Норина, в лето 1245».

— Вот это — вещь! Поглядите, как тогда умели переписывать книги! — Лука со вздохом посмотрел на рукопись с волшебно сверкающими, позолоченными страницами. — Почему мы теперь не умеем делать такие книги?

— Мало того, что мы их не делаем, — с горечью проговорил один из послушников, которому, очевидно, не нравилось всё происходящее, — мы выбрасываем в реку даже то, что было сделано раньше.

— Молчи, не гневи бога! — крикнул Лука на послушника и незаметно опустил книгу в карман своей рясы. — Тсс, тише! Тьфу, тьфу, плюю на дьявола, отрекаюсь от нечистого!

И Лука стал хлопотливо бросать книги в хурджин. Едва взглянув на какую-нибудь книгу, он громко приговаривал:

— Тьфу, тьфу, плюю на дьявола, уберите от меня эту греховную книгу! — и кидал её в суму.

Весёлый священник надеялся, что своими прибаутками и суетой развлечёт окружающих, так что они забудут о маленькой книжке, сунутой им в карман.

Но Лука ошибся.

Гареджийский дьякон, который уже двадцать лет мечтал стать священником и с этой целью поступил в келейники к католикосу, заметил происшедшее и тотчас же доложил католикосу, что Лука спрятал в карман какую-то греховную книгу.

Антоний в этот день был с утра в плохом расположении духа. Его люди обыскивали дома и отбирали у горожан греховные книги. Он, как верный слуга святой церкви, мог чувствовать удовлетворение, уничтожая вредные книги, но, когда католикос увидел, как во дворе храма выросла гора книг, он почувствовал угрызения совести. Изящные, с любовью и тщанием написанные и разрисованные книги возбуждали в Антонин чувство невольного уважения. К тому же он знал, что сожжение еретических книг по постановлению церковных соборов во времена инквизиции было сурово осуждено историей. В нём нарастало чувство острого недовольства собой. Раздражение его усиливалось сознанием, что ошибку уже нельзя исправить. Отобранные у горожан книги непременно нужно было сжечь или выбросить в воду — Антоний не мог отменить своего решения. Раздражённый и раздосадованный, он старался как можно скорее закончить начатое дело, и когда гареджийский дьякон доложил ему о поступке Луки, он немедленно спустился во двор.

— Достань из кармана книгу, которую ты утаил! — приказал он священнику.

Лука торопливо погрузил руку в глубокий карман своей рясы, но запутался и долго возился, пока сумел извлечь оттуда книгу.

— Ты вместилище скверны! Что это такое? — Антоний выхватил из рук священника книгу и быстро перелистал её. — Стихи, сочинённые Бесики! Господи помилуй! Что ещё у тебя в кармане?

Лука снова торопливо полез в карман и протянул Антонию вторую книгу.

— А это что? «Витязь в тигровой шкуре» Руставели, написанный на позолоченных листах бумаги! Что же, золото тебя ослепило?

— Нет, ваше святейшество, это — древняя книга, и меня поразило искусство переписчика, трудившегося в столь отдалённые времена.

— Евангелие и молитвенник — вот книги, которые ты должен всегда держать в руках, а отнюдь не эти порождения греха! Воистину ты достоин быть извергнут из святой церкви и проклят навеки!

— Прости, святой отец! — Лука бросился на колени перед Антонием и коснулся лбом земли.

— Моли бога, дабы простил тебе грехи твои! Считая за лучшее удалить тебя из города и из дворца, назначаю тебя дьяконом в Цалку. Завтра же отправляйся туда пешком. А в пути, приказываю тебе, питаться одним хлебом!

Антоний бросил обе книги в общую кучу и вернулся к себе в палаты.

Лука долго лежал ничком на земле. Он никак не мог прийти в себя. В Цалку посылали обречённых на гибель. А для Луки, обременённого большой семьёй, приговор католикоса был вдвойне жестоким. Он и теперь, получая жалованье придворного священника, с трудом содержал многочисленную семью. Как же мог он просуществовать в Цалке с доходом простого дьякона?

— Святый боже, — Лука приподнял голову и оглянулся вокруг. — У кого просить милости?

Обратиться к самому царю? Но это было бесполезно. Лука знал, что Ираклий не станет вмешиваться в распоряжения католикоса.

Лука решил просить о заступничестве Левана и поспешил во дворец. Кряхтя и вздыхая, взобрался он по лестницам наверх и разыскал царевича.

— Защити, царевич, — бросился он на колени перед Леваном, — спаси от гибели!

— Что случилось, мой Лука? Не просишь ли ты у меня отпущения грехов? — с улыбкой спросил его Леван.

— Католикос лишил меня сана и посылает в изгнание.

— За что?

— На горе мне, я спрятал в карман книгу Бесики.

Леван нахмурился.

— Книгу Бесики? — повторил Леван. — Что говорить о книге, когда я не знаю, как спасти самого Бесики.

Один за другим сменялись томительные, бесцветные дни. К ним прибавились ещё более томительные бессонные ночи. Казалось, и друзья и враги забыли о Бесики. Никто не приходил к нему. Он сидел в тёмной камере в совершенном одиночестве и дрожал от холода. Раз в день сторож приносил ему чёрствый хлебец и маленький кувшин воды. Он ставил кувшин на самом пороге, клал на него хлеб и тотчас же закрывал дверь за собой. Георгия, который покровительствовал Бесики, куда-то убрали. Последнее время дежурили другие сторожа.

Непривычный к холоду и голоду, Бесики утратил бодрость и ослабел. Почти всё время он проводил лёжа на сене. Однажды почувствовал укол в шею. Он дотронулся пальцем до больного места и поймал чёрного клеща. Всё тело его сразу зачесалось, он чуть не разорвал на себе одежду. Вскочив на ноги, он заметался по камере. Сено внушало ему страх, он не решался на него лечь. Так он бегал взад и вперёд, пока его ноги не стали подкашиваться от усталости. Тогда он снова улёгся на сено и предался мрачным думам. Ужас сковывал его при одной мысли о том, что пройдёт тридцать дней и судьи опять придут к нему для допроса, приведут с собой палача Джалила и будут его пытать.

202