Бесики - Страница 112

112

В Ираклисцихе творилось такое, что Чабуа забыл не только об Иране, но обо всём на свете. Многочисленные придворные не умещались в маленьком селе. Князья спали на бурках под открытым небом, словно простые горцы. Большинству князей было приказано уехать в свои усадьбы и ждать там, пока царь снова не призовёт их к себе. И так как Чабуа не попал в список оставленных при дворе, го ему пришлось покинуть Ираклисцихе и отправиться к себе в Манглиси.

В деревне Чабуа жил замкнуто и большую часть времени проводил за перепиской книг. Он даже написал несколько стихотворений, хотя это стоило ему огромных трудов: он подолгу потел, мучился, пока ему удавалось склеить строчки в какое-то подобие стихов.

Привыкшего к придворной жизни Чабуа очень тяготили тоскливые деревенские будни. И когда от царя пришёл приказ явиться ко двору, радости его не было границ. В сердце его всё ещё теплилась надежда, что Ираклий пошлёт его куда-нибудь во главе посольства.

По пути он нагнал Бесики и, хотя терпеть не мог молодого поэта, всё же предложил ему путешествовать вместе.

Беседуя с Бесики, он всячески старался дать ему понять то расстояние, которое отделяло его, мдиванбега из знатной фамилии, от простого секретаря, каким был Бесики.

Надменность мдиванбега только забавляла поэта, но он не дал этого почувствовать своему спутнику и был с ним преувеличенно учтив.

Когда стража остановила их при въезде в Артозани, Чабуа стал вести себя ещё надменнее, словно хотел показать своей свите и стоящей поодаль страже, что приехавший с ним молодой человек — лицо незначительное и что он — мдиванбег Чабуа — не имеет с ним ничего общего.

— Ну, Бесики, надеюсь, волынка и свирель с тобой? — как бы шутя, но не без яда, сказал Чабуа — Надуй-ка мех да потешь нас, пока мы тут скучаем!

— Волынка моя осталась в городе, ваше сиятельство, но мне думается, вам больше по душе плач зурны. Говорят, у кого большие уши, тому лишь звуки зурны услаждают слух!

— Уши у меня большие, но ведь и слушать мне приходится разговоры о больших делах!

— Я не для того сказал, чтобы вас обидеть.

— Я и не в обиде. Придворному шуту многое прощают. Так уж издревле заведено.

— Поэтому я и осмеливаюсь сказать: большим ушам подобает слушать речи о больших делах, громкий крик и, простите, ослиный рёв. Так установлено самим господом богом, слава ему!

— В таком случае порадуй нас своим ослиным рёвом, — быстро отпарировал Чабуа хлёсткую шутку Бесики.

— С великим бы удовольствием, да я в трауре — у меня померла ослица, и ещё не прошло сорока дней.

Слуги и стража расхохотались. Собравшиеся всё ещё забавлялись их шутливыми пререканиями, когда посланный к царю человек вернулся с большим узлом в руках. Тяжело дыша, он подбежал к собеседникам.

— Ну что, был у государя? — спросил его начальник стражи.

— Был и видел царского секретаря. Государь приказал всем подождать. Пусть, говорит, отдохнут в большом хлеву, что у въезда в село. Только господину царскому секретарю Бесариону Габашвили велено немедленно явиться к его величеству. Пусть, говорит, переоденется вот в эту одежду, да сначала, говорит, хорошенько вымоется с мылом, а потом пожалует. Вот и платье прислали. — Гонец приподнял с земли большой узел.

— А мне секретарь ничего не велел передать? — спросил гонца изумлённый Чабуа.

— Я доложил всё, что мне было сказано: господин царский секретарь Бесики Габашвили…

— Об этом мы уже слышали! — перебил его взбешённый Чабуа. — Я о себе спрашиваю.

— Господину мдиванбегу ничего не велели передать? — спросил Бесики таким топом, точно хотел напомнить стражу: «Наверное, велели, а ты забыл!»

— Так и приказали: пусть отдохнут в хлеву, — повторил посланный, отирая пот со лба.

— Не могли так сказать! — не унимался Бесики.

— Клянусь жизнью государя! Как мне сказали, я так и передаю. Не стану же я добавлять! Возьмите платье, чьё оно?

Бесики взял узел и искоса поглядел на Чабуа. Тот с такой яростью крутил свои усы, как будто хотел вырвать их с корнем.

За поворотом внезапно показалось село. Бесики остановился, точно зачарованный. Плоские крыши домов пестрели яркими шелками женских платьев, маленькое, тесно расположенное село походило на чудесный цветник. С разных сторон доносились звуки бубна и тари. На крышах плясали, пели, коротали время за беседой. День клонился к вечеру; женщины, которые днём отсиживались от жары в домах, высыпали из комнат на крыши. Там и сям среди женщин виднелись столь же богато одетые мужчины.

По улицам прохаживались вооружённые воины и хевсуры в кольчугах.

Сердце Бесики радостно забилось. Проезжая по деревенской улице, он со всех сторон слышал дружеские приветствия и оклики. Он столько раз раскланивался в разные стороны, что у него заболела шея.

Резиденцией царя Ираклия служил простой крестьянский дом, который мало чем отличался от остальных деревенских строений, представлявших собой полуземлянки. Преимуществом его был широкий балкон, который после приезда двора весь был устлан коврами. Перед балконом дежурила дворцовая охрана, вокруг дома и на крыше стояли закованные в латы хевсуры с мечами в серебряных ножках и с длинноствольными ружьями.

Во дворе Бесики был встречен охранником, который проводил его к царю. Бесики поправил на себе платье, откинул на спину разрезные рукава.

В полутёмной комнате горели свечи. Ираклий сидел у маленького походного столика и что-то писал. Тут же на длинной тахте сидели в ряд — царевич Леван, Давид Орбелиани и Антон Моуравов. Они вполголоса беседовали и не сразу заметили вошедшего. Ираклий поднял голову, сдвинул очки на лоб и, узнав Бесики, ласково ему улыбнулся.

112