— Налей!
Бесики наполнил её бокал, но Анна уже забыла о том, что сказала. Она спустилась с тахты и подошла к окну.
— Сколько раз стояла я у этого окна, мечтала и ждала, когда же появится мой рыцарь, мой герой! Двадцать лет прождала я здесь, и провидение вознаградило меня за терпение, обратило мечту в действительность, послало мне прекрасного юношу! Вот он, мой герой, мой рыцарь! Он здесь в моей комнате, сидит на тахте и с печальной улыбкой смотрит на меня. Вот он встал, опустился на колени передо мной… Нет, постой, не трогай меня! Я хочу вообразить, что ты — не действительность, а моя мечта… Так будет лучше…
— Почему? — удивлённо спросил её Бесики.
— Потому что судьба хочет посмеяться надо мной, а я этого не хочу! Она послала мне юношу!.. Как может любить двадцатилетний юноша женщину, которая вдвое старше его? Разве я не знаю, что ты думаешь обо мне то же самое, что Автандил думал о Фатьме?
Бесики стоял перед Анной, опустившись на одно колено, и смотрел на неё снизу вверх. Ему хотелось успокоить, утешить её, но он не мог, не находил слов. В глубине души он чувствовал, что Анна права. Он был послушным слугой, а не возлюбленным Анны. Правда, её чарующая прелесть, её прекрасное, такое молодое лицо, её стройный стан, её длинные чёрные косы, а больше всего — её пленительная улыбка пьянили Бесики, заставляли его сердце блаженно замирать, но это не была светлая любовь, воспетая Руставели.
Анна нежно провела рукой по волосам Бесики.
— Мой рыцарь! — сказала она. — Скажи мне правду — ты любишь меня?
Бесики с благоговейной нежностью обнял её стан. Слова его звучали, как молитва:
О, что за сила в тебе, светило, чей путь неведом!
Косы — как змеи. Тронуть не смея, скитаюсь следом,
Звёздные очи, лучи среди ночи, кажутся бредом.
Уста — кораллы, нежны и алы — причина бедам.
Помни меня, нежно любя, молю об этом.
— Как это прекрасно сказано, Бесики! — прошептала Анна. — Но почему же «помни»? Разве ты покидаешь меня?
— Не надолго, — рассмеялся Бесики. — Я еду на охоту.
— Когда вернёшься?
— Завтра вечером.
— Ну что ж, поезжай, — ласково улыбнулась ему Анна.
С минуту она глядела на Бесики. Потом вдруг наклонилась, приникла к его губам, так же сразу оторвалась и быстро вышла из комнаты. Бесики так и остался стоять на коленях.
Вскоре, когда Бесики, переодеваясь перед охотой, натягивал на ноги горную обувь — бандули, Гульвардис принесла ему ружьё в войлочном футляре.
— Вот госпожа прислала вам ружьё, — сказала она. — Возьмите его на охоту.
Бесики попросил поблагодарить Анну и раскрыл футляр.
— Какое прекрасное ружьё! — воскликнул он в восхищении.
Приклад ружья был инкрустирован слоновой костью и перламутром, а ствол, сделанный из стали, был выложен золотыми крестами. Ружьё было в полном порядке — только чуть заржавел курок и стёрся кремень. Бесики приказал Мгелнке переменить кремень, почистить ружьё и зарядить его, а сам стал одеваться.
Когда Мгелика увидел ружьё, он с детской радостью схватил его, прижал к груди и воскликнул:
— Наконец-то довелось мне его в руках подержать! Сейчас начищу его до блеска! Оно у меня заговорит голосом Ильи-пророка, только позвольте хоть раз из него выстрелить на охоте!
— Хорошо, только ступай, не задерживайся! — сказал ему Бесики.
Мгелика спустился во двор и, пока Бесики одевался, привёл ружьё в полный порядок, натёр курок до блеска, прочистил дуло шомполом и забил заряд.
Он велел Тагвиа, которого решил взять с собой для присмотра за лошадьми, навьючить мула хворостом и ехать вперёд.
Тагвиа лениво принялся за работу. Пока он седлал мула и навьючивал его хворостом, Мгелнка и Бесики сели на лошадей и пустились в путь. Уже издали, обернувшись назад, Мгелика увидел, как Тагвиа, стараясь их нагнать, забавно трясётся на муле, нагруженном вязанками хвороста.
Бесики и Мгелика переехали через небольшую речку и вступили в безлюдное, дикое ущелье. Без отдыха гнали они лошадей и всё же только к полуночи добрались до того места, где, по словам Мгелики, находились пещеры. Они спешились. Бесики заметил возвышающуюся впереди, похожую на крепость, скалу с зубчатым гребнем. Им пришлось ещё долго идти к ней пешком. Наконец они дошли до пещеры; Мгелика высек огонь, зажёг трут и поднёс к нему обвалянную в порохе паклю. Вспыхнуло пламя. Мгелика зажёг дорожный фонарь.
Пещера была довольно обширна. Она состояла из нескольких залов, словно высеченных в скале человеческой рукой. Пол был необычайно гладкий, в него как бы упирались огромные каменные колонны.
— Господи, куда это мы попали? — испуганно воскликнул Тагвиа.
— Что, струсил? — спросил Мгелика и сунул ему в руки фонарь. — Держи, пока я введу лошадей, потом разожжём костёр.
— Но ведь это — логовище дэвов!
— Ну да.
— Зачем же мы сюда пришли? — вскрикнул Тагвиа.
— Не ори! Мне приходилось одному тут ночевать, и всё же я не трусил! Что ты, баба? — прикрикнул на него Мгелика и, введя в пещеру лошадей, начал их разгружать. — Иди сюда, подсоби мне! Попроси Бесики подержать фонарь. Ну-ка, живей, не то… я знаю, как унять дрожь в твоих коленях!
Страх Тагвиа забавлял Бесики. Он взял фонарь и стал светить Мгелике.
Скоро все трое принялись за ужин, полуразвалясь на разостланных около костра бурках. Мгелика, шутя, поддразнивал Тагвиа, который всё ещё не мог побороть страха.
Усталый Бесики молча слушал их препирательства и незаметно для себя уснул. Проснулся он на рассвете, когда Мгелика осторожно потряс его за плечо и сказал, что пора идти на охоту.